Война глазами очевидца

Война глазами очевидца. Дагестан.

  Изначально это произведение называлось 'МОЯ ВОЙНА'. До тех пор, пока не узнал, что под таким названием уже издал книгу известный человек. Война она для каждого своя. И 'МОЯ ВОЙНА' - это МОЯ война. Но название всё же изменил.

  

  Людям и нациям надо было самим решать свои проблемы. Сначала из Чечни, совершенно мирно, дали уйти всем военным и даже вывести контейнеры с личными вещами. Не дозволяли вывозить лишь военное имущество и вооружение.

  Вначале 90-ых пытались стравить чеченцев между собой, топорно поддерживая вооружением, нашими людьми и пропагандой из них 'хороших'. Это вылилось в массовую, поголовную резню русских. Затем бездарнейшей 'Первой чеченской кампанией' и Хасавюртовским мирным договором, позволили террористам перенести военные действия на мирную территорию России и только такие действия велись вплоть до августа 1999 года, когда была начата 'Вторая чеченская кампания'.

  

  Отслужив три года, на строгом, державном северо-западе, только-только переехал с семьёй сюда за полторы тысячи километров, на воспетый и загадочный северный Кавказ. Где другие люди, вольные нравы, складчатые горы, Черное море и фрукты прямо на улице. Какие войны? Это же почти рай. Но чуть не первая услышанная фраза: 'В Дагестан поедешь'.

   'Первая чеченская' уже осталась в прошлом: позором на совести разносортных политиков, общественных деятелей, откровенных предателей; и незаживающими ранами на сердцах потерявших близких.

  Чечня фактически стала независимым (но только от России), государством, управляемым всеми, кто накачивал её деньгами. Чем всё это закончится, можно было прогнозировать, и наверняка это делали неглупые люди новой (де-факто), тогда уже, власти. Ибо, первый удар, явившийся поводом для 'Второй Чеченской компании', был нанесён не по густонаселённым районам, граничащим с Чечней и не по болевым точкам Северного Кавказа, а по нескольким горным сёлам Дагестана, с минимальным (простите меня люди за это слово) количеством жертв среди населения.

  

  Да, да, сначала был Дагестан...

  Всевозможные войсковые группировки ВС РФ располагались тогда вокруг Чечни, а вакхабизм распространялся 'мирно', создавая свои пропитанные ядом ненависти анклавы за спинами 'приграничных' группировок.

  Наша БТГ (батальонная тактическая группа) стояла в Ботлихе, вскоре её перевели в Каспийск, куда я и попал через некоторое время. 1999 год январь - апрель проведён мною (и не только) в солнечном (летом) Дагестане.

  Нас отправляли в Дагестан на полгода. Для меня, тогда, это был очень большой срок.

  

  Кстати и о смысле перевода группировки из Ботлиховского района, граничащего с Чечней (на который и напали впоследствии боевики), в 'центр' Дагестана - ни с чем не граничащий Каспийск, у меня есть догадки.

  Впрочем, ни догадок, ни анализа глобальных ситуаций здесь больше не будет. Расскажу лишь о том, что видел или знаю сам.

  

   *

  Так вот. Что-то около суток пути в объезд Чечни, на автобусе с экзотическими пассажирами, периодически выходя из автобуса 'для проверки документов', и глубокой ночью в Махачкале. Где-то далеко горит фонарь или прожектор - очень далеко. Он один, потому видно. Ни души. Но я знаю куда идти.

  Утром веселее: солнышко и люди как люди кругом.

  Э-эй, такси! Седой, грузный таксист разговорчивый, по-восточному оценивающе смотрит, но не поймет. Ещё бы: молодой, самоуверенный (днём-то!), странно одетый, коротко стриженный, явно не местный.

  - Садись уважаемый, договоримся. Живо поддерживает разговор, пара вопросов (с его то опытом), короткий вздох и внезапная смена темы:

  - Это будет стоить тридцать рублей, - главное он обо мне уже знает.

  

  Первое КПП морпехов.

  - Куда мне?

  - Вон так, мол, и так.

  Вот родные тельняшки и незнакомые, пока лица. Мне все рады. Особенно Саня он в этой командировке пять с половиной месяцев - я его смена.

  Представился командиру.

  Экскурсия по лагерю: 'Два капитальных здания: кухня и склад, остальное - палатки. Вот наш 'дом', а вот твоя кровать. Кидай вещи, располагайся, сейчас сходим за водкой, она здесь стоит семь рублей', - Саня надолго глубоко задумался, глядя в Космос под соседней койкой, потом он в него негромко свистнул, поднялся и мы пошли...

  Здесь мне предстояло провести три месяца и шестнадцать дней вычтенных из лучших лет моей никчемной жизни.

  

  Мама пишет: 'Ну, как там знаменитые Каспийские пески'?

  А я до приезда сюда и не знал что здесь пески, да ещё и знаменитые.

  Жили в палатках вместе с солдатами своего подразделения и больными со всего батальона. Обычная УСБ (универсальная санитарно-барачная), две печки, у нас, медпункт всё-таки: были кровати; позже выложили пол кирпичом, а когда приехал, даже в палатках, ходили по песку.

  Песок, везде песок. В сапогах, в карманах, в вещах, в волосах, во рту, под ногами, перед глазами, вблизи, вдали. Песок. А ещё по нему ходить трудно. Но, привыкаешь.

  Огромным полукольцом, вдали горы.

  Туманы очень часто. Ночные, утренние, вечерние, дневные, круглосу?точные.

  Палатки. Лагерь обнесён МЗП* и колючей проволокой. Вот она в 50 сан?тиметрах от моего окна. По периметру часовые. Зона.

  Выход за пределы - событие.

  *МЗП - малозаметное препятствие - спутанные между собой и растянутые в трех измерениях спирали тонкой стальной проволоки.

  

  Каждое утро зарядка по берегу великого Каспия. Из его глубин Солнце всходит. И если правда, что тому, кто восход встретил, грех прощается, то там, нам, многое прощено.

  В нескольких тысячах метров от берега, как мираж, прямо из воды (никакой там суши) огромное по площади здание в несколько этажей. Оно давно заброшено; серые стены, черные проёмы окон. Это уникальный, уникально построенный, единственный в своём роде, когда-то жутко секретный торпедный завод, а ныне памятник былому могуществу и схрон браконьеров...

  

  Здесь, в целом, ещё мирно. Вот только прапорщик на фугасе по?дорвался. Утром, на зарядке по берегу древнего Каспия: от маршрута отклонился.

  От зарядки иногда отлынивали, все. В большей или меньшей степени. Мы в меньшей, но бывало.

  Проснулись, сидим в палатке. Бежать никуда неохота. Разговариваем, потихоньку просыпаясь, вдруг где-то взрыв. Обратили на него внимание - неплановый какой-то.

  А служил у нас прапорщик, все в какой-то спецназ перевестись хотел и зарядку вдвое делал. В тот день показалось маленькой ему огороженная территория ОГВ (оперативной группы войск) СКВО и он на пробежку за КПП (что строго настрого запрещалось), в сторону нашего стрельбища выбежал.

  За ближайшим поворотом и ждал его установленный за ночь фугас: мешок селитры перемешанный с серебрянкой, детонатор, батарейка, проводки, да замыкатель: две доски на дороге, присыпанные песком, на одной гвозди на другой фольга. Это ж надо было на доску ему попасть...

  Спасло его тогда несколько обстоятельств:

  -селитра за ночь осырела и заряд взорвался не весь;

  -направлялось и устанавливалось устройство на людей в кузове 'Урала' или сидящих на броне, потому основная сила удара прошла выше;

  -сам прапорщик очень маленького роста.

  С тяжелейшей контузией с сильными повреждениями всей правой половины тела, истекающего кровью без сознания его доставили в МОСН (медицинский отряд особого назначения) и далее вертушкой в госпиталь.

  Его спасли. А он своей недисциплинированностью спас пацанов, которые, облепив броню, через час на стрельбы поехали...

  Вот так эта война начиналась.

  

  После зарядки: завтрак, построение, больные, построение, ... стрельба, баня, сопровождение колонны, учения, безделье ..., совещание, ужин, вечер?няя поверка, отбой. И так каждый день. А ещё круглые сутки личный состав, техника, командиры, конфликты, водка (такой вкусной больше нет) и хороший Кизлярский коньяк.

  Это для нас Дагестан.

  И так месяц, второй, третий, четвертый. Я триста солдат в лицо знал и 50 офицеров в тумане со спины.

  Мы там зверели.

  Я - точно.

  До сих пор душа в язвах.

  

  Нигде таким милитаризированным не был как там. В моём подчинении был прапорщик и пять солдат. И хозяйство: две палатки под личный состав и больных, автоперевязочная (развёрнутая тут же), автобус санитарный, 'Урал', и БМП. Это на семь то человек! А ещё здесь же были автоматы, патроны, запас промедола, бронежилеты, медикаменты НЗ, радиостанции и прочее и прочее.

  Бесконечные стрельбы, вождения, радиотренировки, учения, с выходом боевой техники, пару раз с десантированием с вертушек и один раз с моря, с огромных военно-транспортных кораблей на воздушной подушке, с выездом этой махины на берег; как в кино.

  Здесь довелось второй раз в жизни стрелять из всего вообще, что стреляет, и было у нас на вооружении. В целом, моё мнение, оружие у нас хорошее: надежное и пули летят куда хочется. С СВД (снайперская винтовка) первым выстрелом, метров со ста, попал в осколок шифера с пол ладошки величиной. А заодно узнал, что снайперу ставит задачу лично командир подразделения и хороший снайпер делает один выстрел в час...

  И даже с БМД-1 поупражнялся (до этого стрелял, только с БМД-3 которыми до сих пор ВДВ не переоснащены). Как там что называется? Кладешь снаряд, досылаешь его вручную, так, чтобы отсекателем пальцы не перебило. Целишься в прицел и стреляешь...

  Беру снаряд, он длинный как палка, кладу, досылаю, целюсь. Рядом сидит боец и с неподдельным интересом на меня смотрит. Навожу пушку на цель... Тут командир роты, Саня, сжалился. Раскрыл один секрет, до того как я сам его узнал: сначала глаз от прицела убрать надо, он во время отдачи с пушкой ходит, а то: 'Шестнадцать тонн в глаз получишь'.

  - Шестнадцать?

  - Так говорят.

  Выстрел. Внутри только пороховой дым и лязг железа, даже странно. Все остальные звуки там за бронёй.

  И из ПКТ (танковый пулемет) когда стреляешь только лязг затвора и в прицел видно, как и куда пули летят: по плавной дуге, туда, куда целишься. Каждую рассмотреть успеваешь... до чего медленно...

  

  А в это время бомбили Европу. Нам сказали всем писать рапорта - возможно переброска в Югославию. Мы писали. Никого никуда не перебросили.

  Мы переживали за Югославию и радовались с ними их маленьким победам.

  Но янки сделали своё чёрное дело...

  

  Для нас Буйнакск - центр мировой цивилизации там: склады, прачечная, госпиталь, рынок, магазины.

  Мы для него - дикари: пыльные с дороги, в поношенных камуфляжах, в бронежилетах, обвешанные оружием (а куда его девать?). Решаем быстро служебные вопросы и когортой в кафе - поесть по-человечески: картошечки, мантов, коньячок опять-таки и все там очень, очень дешево.

  Колонны на Буйнакск, каждую неделю. Оружие боеприпасы, бронежилеты - у всех, радиостанции у старшего каждой машины, две вертушки сопровождения и по ходу, в безопасных местах, учения по отражению нападения на колонну.

  Нас информировали, инструктировали, стращали.

  Но я в игру интересную играл. Не верил, что кровь будет.

  

  

  Дагестан до сих пор может служить эталоном ведения национальной политики.

  На сравнительно маленькой территории проживают более тридцати национальностей. Люди одной национальности общаются здесь на родном языке, разных - на русском. Потому в городах слышится чаще всего русская речь. Это мирное равновесие достигалось веками. И в разумной национальной религиозной, да и политике вообще, заинтересованы без исключения все.

  Если, к примеру, в селе или районе большинство - лаки, а затем по численности аварцы, то глава будет лак, а второй человек в администрации аварец, а третий - представитель национальности третьей по численности, например русский. Если большинство русских, то глава русский, второй человек следующей по численности национальности и так далее. Именно поэтому Дагестанцы при голосовании, любом, так единодушны. Даже на федеральном уровне: 'Зачем мне другой президент, нежели моему соседу? Пусть мир будет, а там разберемся'.

  Восток - дело тонкое. Люди здесь другие. Не пойму я их, пока.

  Вот пожилая женщина, ни с того ни с сего, сует, в карман, десятку 'на сигареты'.

  Вот из ворот выходит маленький мальчик и щелкает в след колонне незаряженным ПМ-ом.

  Вот седой гражданин показывает нам, куда стрелять надо 'Если что-то начнется'.

  К нам здесь хорошо относятся.

  Солнечному Дагестану мир нужен. Здесь это понимают почти все. Почти. И потому все в напряжении.

  И беда придёт.

  Но ещё почти четыре месяца размеренной восточной жизни. С её мече?тями, базарами, праздниками, заботами, пением муэдзинов, по утрам, и нашей, здесь, службой.

  

  Поднимаемся на МИ-8 над бетонной взлёткой, набор высоты в плавном повороте и под нами лазурное, бездонное море, слева набережная и прибрежные кварталы Махачкалы. И затем равнина, бескрайняя Дагестанская - ровная-ровная. Изредка перерезаемая длинными, извилистыми телами рек. Голые рощи да серая земля.

  Километров сто и мы в Терекли-Мектеб. У нас тут взвод стоит. Вырытая землянка, в потолке окно, внутри нары человек на десять, земляной стол, в стенах углубления-полочки. 'Кухня', нужник и умывальник на улице, все ниже уровня земли. Нехитрый быт. Вокруг, периметром, окопы. Круглосуточный караул. Вот в ту сторону четыре километра до 'независимой' Чечни.

  Форпост.

  

  И еще впечатление: рынок в Махачкале. Продается все, но в открытую помимо всего прочего разносортная икра, красная рыба в разных видах, коньяк и телефонная связь. Да, да. Множество конурок с обычными телефонами:

  - Куда звонить? ... Новороссийск? Это где?... А-а... два рубля минута. Вот часы на стене. Засекай. Говори.

  Непривычно.

  

  В апреле домой. Посадили в Ил-76. Экипировка, оружие, личные вещи и запасные парашюты на подвесной системе, у каждого. Сидим, голова к голове, не вдохнуть глубоко, и летим. Домой!

  

  А потом, в самом начале августа, заменившие нас, двинули 'назад' в Ботлиховский район, длинными, обходными путями к 'Ослиному уху'. По дороге, избежав многих смертельных опасностей, на встречу своей судьбе.

  Именно там и тогда расплатившись за уроки десятками пленных, сотнями раненных, сотнями жизней Россия научилась воевать.

  

  В ноябре я снова побывал в Дагестане, но въехал уже со стороны Чечни...

  

  Чечня. Равнина.

  В Афганистане говорят, жёстко было. Сейчас про него 'всё' рассказывают - можно.

  За десять лет войны, по разным, доступным мне источникам погибших там 13 - 20 тысяч. Двадцать тысяч молодых, только начавших жить парней, вдумайтесь. Ещё больше искалеченных тел и судеб... За десять долгих лет.

  Кто и когда расскажет нам про Чечню?

  В 1999 году за первые несколько недель боёв официальная пропаганда дала нам сводку более тысячи человек погибших и замолчала. Это только за первые несколько недель 'второй чеченской'!

  А что было в первую самую бездарную и кровавую кампанию, начатую самым кровавым, со времён Ленина и Сталина, правителем? Вдобавок самым бездумным из всех.

  Кто и когда нам про это расскажет?

  Хочу высказаться:

  Я читал чеченскую пропаганду и, в том числе, один очень известный чеченец, бывший народный депутат бывшего Советского Союза сказал, что резня в Чечне началась почином в центре России, в самом сердце Москвы, когда та самая посредственность (русский) расстреливала из танков русских и не где-нибудь, а прямо в 'Белом доме'. Тогда, в октябре 1993 года, были убиты 120 и более 400 человек ранены. И чеченцы восприняли этот пример буквально...

  Это было тогда. А сейчас: наших офицеров, посланных на эту войну и смерть видавших, повсюду показательно судят за 'военные преступления'. Когда главные преступники на свободе доживают свой век красиво и в достатке, выплеснув на землю кровь десятков (или сотен?) тысяч человек.

  Публично, с помпой, рекламой по телевизору, срывают погоны и ордена!!! С боевых офицеров за мифические преступления!!! Дошло дело до безумия: действующих сотрудников МВД, выполнявших боевые задачи в Чечне, судят в Чечне чеченские же судьи!!! Уж не знаю, те же что приговаривали к расстрелу перед телекамерами несколькими годами раньше, или какие другие, но сам факт! А боевикам, сначала вырезавшим мирных ни в чём неповинных 'нечеченцев', объявляют амнистию за амнистией!!!

  Политика.

  Не суди, и не судим будешь.

  

  *

  На войну я хотел. Просился, как это служить в армии и не 'повоевать'.

  Будь она проклята.

  И вроде справедливая эта война и гласная. И хорошо продуманная, подготовленная. Сначала бомбовые удары, потом артиллерия, потом под прикрытием артиллерии и авиации восемнадцати-двадцатилетние мамкины дети под пули, хорошо обученных, обеспеченных матёрых хищников.

  К тому времени наша армия уже десять лет целенаправленно разваливалась и втаптывалась в грязь.

  Ихняя - оснащалась, обучалась, финансировалась.

  

  Дорога на войну у всех разная.

  Но ещё больше отличается дорога с войны...

  

  Как ездят на войну? Эшелонами. С любой точки нашей необъятной Родины.

  Эшелон - это такой железнодорожный состав: теплушки и плацкарты для людей, платформы для техники и вперёд. В точке Н. техника и люди разгружаются и дальше колонной. Удобно, всё вместе: люди, техника, имущество.

  Лично я, так назад ехал. Туда же, для замены, уже прибывшего таким способом доктора - своим ходом.

  Обычный рейсовый автобус до Буденовска.

  Из Будёновска случайной вертушкой в Моздок. Огромный Моздокский аэродром в то время - один из немногих путей в воюющую Чечню.

  Сначала показалось, будто приземлились в чистом поле. Где-то вдали виднелась одна из вышек управления. Ближе, стояли три большие палатки - УСБ (УНИВЕРСАЛЬНАЯ санитарно-барачная), к ним мы и направились. Подойдя ближе, увидел: палатки стояли прямо на бетонке, были старые и рваные. Потому отодвигая полог, я уже предполагал, что увижу внутри: на полу длинными рядами ждали отправки 'домой'; из плотных, черных, блестящих мешков виднелись только кирзовые сапоги...

  В одной из палаток, стояла печка, стол и кровати. Два судмедэксперта жарили картошку и пили водку. Они объяснили, куда нужно обратиться, мы погрелись и двинулись в путь.

  Такого количества самолётов я не видел даже в кино. Много машин и людей. Все заняты. Штур?мовики садятся, снаряжаются боеприпасами и парами взлетают вновь. Со стороны подъездных путей всё завалено боеприпасами и ящиками из-под них.

  Недалеко от 'взлётки' развернут лагерь МЧС: чистота, песочек, новенькие палатки по линеечке, Российский флаг, ограждение.

  Через пару сотен метров, будто на другом краю Земли, в окружении истоптанной грязи (в военной обуви не подойти) несколько рваных палаток без поднамётов. Внутри, ножками, утопленными в жидкой почве, двухъярусные койки с матрасами - это 'перевалочная база' командированных на войну и возвращающихся обратно.

  От печки кроме дыма ничего. Шум, гам, пьянки в разных углах. И сам бы выпил, да нечего.

  Благо дело недолго тут - одна ночь. Утром повезло, случился попутный борт.

  И вот, теплым зимним днём, загруженная, выше иллюминаторов, боеприпасами 'двадцатьшестёрка'. Мы на верху, на ящиках и несёмся на бреющем, едва не сбривая верхушки деревьев и телеграфных столбов, по маршруту Моздок - окрестности Гудермеса. С бешеной скоростью что-то мелькает под нами. 'Поспешай медленно' здесь не уместно - могут сбить.

  В чистом поле успеваю разглядеть ломаные линии окопов (что они тут на танки с гранатами ходить собирались?), какие-то разбитые укрепления и природные ландшафты. Населённые пункты облетали принципиально.

  Вертолёт принёс нас на войну...

  Приземлились на ЦБУ - центр боевого управления на нашем, восточном направлении.

  Первое впечатление (оно оказалось и самым верным) - грязь. Не холодно, сыро. В ожидании попутного транспорта до места дислокации нашей части (ещё километров сорок), хожу вдоль асфальтированной, но разбитой взрывами, дороги. Объезжая воронки медленно едет забитая женщинами и детьми 'пятёрка'. Водитель - старый чеченец, без какого либо сигнала с моей стороны, останавливает машину, выходит и идет в мою сторону, доставая документы. Опешив сначала, быстро сориентировался и важно махнул ему рукой, мол, проезжай.

  

  Едем сверху БТРа. Туман. Лес.

  - ...вот по этой просёлке, позавчера, в наглую, в открытую выехал УАЗик. Вот там остановился, вылез дух с гранатомётом, никто ничего сообразить не успел; подорвал бэтэр, два пацана погибли...

  На 'блоке' стоят чеченские машины, их не пропускают. Тут же куч?куются хозяева машин, среди них крепкие, высокие. Смотрят без страха, кто-то с лихой усмешкой, кто-то мрачно. Ну что смотрите джигиты? о чём думаете? Да, не хотел бы с вами на узенькой тропке повстречаться. Но рядом, на БТРе, парни тоже не промах. Видать война - страстная женщина, раз притягивает, со всего света, настоящих мужчин...

  Ша, пацаны! Я на войну еду.

  Вокруг всё разбито и разграблено. Телеграфные столбы без проводов. Пустые оконные проёмы мёртвых зданий, разбитые дороги, редкие грязные машины и серые женщины небольшими группами перемещающиеся по обочинам дорог из селения в селение. Машины часами держат на блоках; пешком надёжнее, да и безопаснее.

  Свернули с трассы, за посадками оказался тёплый, природный источник, разлившийся огромной лужей в нём бойцы моются. Ещё чудь дальше руины газокомпрессорной станции, здесь же и наш лагерь.

  Пошли представляться командиру, в штабную палатку. Идём, недалеко от палатки приземляются два МИ-24ых. Из них двое лётчиков тоже к нашему командиру. Заходим внутрь: дальше всё как в кино: посередине стол с картой, вокруг офицеры. Командир - мудрый, в годах, полковник Эн, по карте ставит задачу лётчикам, затем знакомится с нами... Офицеры, вновь озабочено склоняются над картой. Стремительные, грозные МИ-24ые (в простонародье 'крокодилы') уходят уничтожать 'цели'.

  А мы идём в медпункт.

  

  Сразу же, с разведчиками, поехал на стрельбы. Они, помимо всего прочего, испытывали 'легендарное', растрезвоненное по телеканалам чеченское оружие - противотанковую винтовку, прошибающую с большого расстояния кирпичные кладки и бетонные плиты. Может, помните?

  На деле она состоит из ствола от нашего крупнокалиберного пулемёта 'Утёс', ручного заедающего затвора, приделанного приклада с двумя амортизирующими пружинами, и приляпанного магазина на пять патронов плохоподающего и отваливающегося после каждого выстрела.

  Вот и вся легенда.

  

  В первый же день моей войны привезли пять раненых духов, один из них очень молодой и очень тяжёлый, он не жилец. На следующее утро ещё раненый дух...

  Да кого же мы сюда лечить приехали!?

  Людей.

  

  Кстати говоря, среди тех пятерых, был некто Чапаев пожилой человек, говоривший больше всех, его несильно посекло осколками. Они на машине пытались проскочить 'блок', не вышло.

  ФээСБэшники и так их и эдак: кто да что?

  Духи они, железобетонно духи, по одежде* видно, да ещё не местные (муфтия здешнего не знают), но оружия при них не нашли информацию от них получили, не расстреливать же их, в самом деле: отвезли в больницу в Гудермес.

  Ночью Чапаева этого оттуда выкрали. Говорят, оказался зам.по тылу Масхадова.

  *Одежда духов - спортивный костюм, часто в несколько слоёв (по сезону), на ногах кроссовки (в городах - легкие, с 'пяткой' тапочки).

  

  

  #

  

  Из под Гудермеса под Шали - это всё равнина. Первый марш, ничего особенного, чуть проехали, встали - далеко впереди стреляют, ещё остановились - работают сапёры. Долго ехали, увеличиваются на войне расстояния; вот расплющенная танком легковушка и ноги стоят на дороге, в кроссовках.

  Здесь только что стычка была: идёт колонна по дороге, навстречу духи. Куда им; впереди колонны танк с минным тралом, обвешанный активной броней, её обыкновенным гранатомётом не взять. Так вот и получилось.

  До ночи развёртывали крылья АП - автоперевязочной. Это такая ГАЗ-66 с кунгом с двух сторон к которому, при помощи железного каркаса приставляются небольшие палатки - крылья, а в самом кунге - миниоперационная с необходимым оснащением. Так вот эта АПшка: средство передвижения, рабочее место, место нашего жительства, да ещё и лазарет для раненных и больных. И жили ведь, и лечили, и ездили!

  Ещё из техники нашего медицинского пункта был 'Урал' и автобус санитарный, но с ними я не так сросся.

  

   'Сегодня нас во второй раз (за мой приезд) обстреляла духовская артиллерия. То ли из минометов, толи еще из каких-то мелкокалиберных пушек. Разрывы недалеко метров 250-300, слабо отличаются от выстрелов нашей артиллерии, потому сразу и не понял, что это обстрел. Только потом: по суете, крикам и ответной пальбе нашей артиллерии.

  Духи никуда не попали.

  Мы, по-моему, тоже.

  Обыденно все как-то'.

  

  *

  Про раненного в голову мальчишку, туман и ночь.

  Расположились, лагерем, на какой-то не то птицефабрике, не то скотном дворе. В общем, к тому моменту от того сельхозпредприятия остались: здание и мыши.

  Здание полностью разрушенное, зато сколько мышей! Не знаю можно ли сравнить землю с решетом, но, глядя на продырявленную норами землю, другого сравнения на ум просто не приходило. Мыши были везде: в личных вещах, в продуктах, в инструментах, в лекарствах, в машинах. Их ловили руками, пинали ногами, кололи калипсолом (развлекались, но не судите строго, из других развлечений были только книги и водка). Меньше, конечно, от этого их не становилось. Они перепортили почти все таблетки, шприцы и капельницы, они погрызли все, что грызлось.

  Позже, когда уходили с того места, проехав восемь часов, мы с удивлением увидели, как на зеркало заднего вида из под капота, на ходу, вылезла мышь!

  Но это было позже...

  А тогда были ночь и сплошной непроглядный туман.

  - Доктора, везут двоих раненных. Один очень тяжёлый.

  Парню не повезло. Осколком снаряда, по касательной, снесло теменную кость вместе с оболочками мозга. Тогда впервые увидел извилины головного мозга живого человека...

  Спасти пацана могло только чудо. Не во что не верили когда сказали:

  - Нужна вертушка. Нужна прямо сейчас. Аванаводчик, умница:

  - Постараемся, док... ... Будет борт!

  Не может быть. Ночь - помесь черной туши с туманом и какой-то моросью, рождающейся здесь же, повсюду, в тяжёлом воздухе. Но вот что это? Кажется? (а такое нередко бывало, ведь очень ждешь). Нет. Рокот винтов.

  Сигнальная ракета. Ещё. Яркий огонь факела на земле. И прямо над головами яркая вспышка прожектора и четкая граница между ослепительным светом и густой тьмой.

  - Осторожнее. Держи. Ставим...

  Немного погодя, кажущаяся в темноте огромной, машина устало поднялась и, на небольшой высоте, выключив прожектор, мгновенно поглотилась тьмой.

  А мальчишка остался жить. Трудно это, Лёха. Но где бы ты сейчас ни был, держись. С тобой остались по частичке наших душ тоже.

  И по частичке наших душ живут со всеми, кто выжил.

  И умерли со всеми, кто нет...

  

  Вертушки ждали всегда с волнением. И надеждой.

  Тяжело больной или раненный - вызываем. Работаем, как можем и ждём.

  Авианаводчик, дружок, ну что будет? Когда? Не дают добро? Летит?

  От этого жизнь людей зависит.

   'Санитарные' рейсы повышали шансы выжить наших пострадавших на половину.

  Делаем всё возможное. Выходим из АП-шки, стоим, задрав головы, смотрим, слушаем. Авианаводчик: 'Сейчас, доктор, будет... Слышу тебя... Левее... Над нами... Не слышу... Мы справа... Ракету... Ёще... Видишь?! Дым!'

  Вот, наконец, он прокопченный красавец; шум, ветер его крыльев, и к нему с носилками, всегда бегом. Носилки с раненным. Тяжело бежать с такой ношей, ноги в грязи или в снегу вязнут, пыль (или снег, или грязь) со стеной воздуха в лицо. Быстрее. Мужики принимайте.

  Ёще дышится тяжело, но и рукам и душе легче. В секунду такой 'благодатный' контраст.

  Ну не передать это словами!!!

   'Успели'! Отходишь чуть в сторону и смотришь: вот оторвались колёса и, набирая высоту и скорость, уходит он, трудяга, торопясь спасать чью-то жизнь.

  

  Стояли, помню, в горах туман чуть выше нас. У нас раненные, у тумана вертушка, и она нам очень нужна; сейчас.

  -Слышим тебя слева, слева... Уходишь, уходишь... Над нами! Над нами!

  И снова в туман ракета, много ракет.

  -Видим, тебя видим!

  Дымовая шашка.

  Готовы прыгать от радости: 'Сел'! Скорее носилки на пол и на скамейки тех, кто может ходить. Загрузили.

  Туман тут же, будто ждал, за пару минут растаял как сон. Видно далеко-далеко.

  А наш красавец, словно резвясь, чуть приподнялся и, завалившись на бок, опрокинулся вниз, в ущелье и тогда смотрели мы на него сверху вниз и, даже, чувствовали себя птицами. А он под нашими ногами, сходу развернулся и, оставляя за собой едва заметный, короткий след в воздухе, понес парней жить.

  Ему пятнадцать минут по воздуху.

  По дороге пять часов, или до конца жизни. Кому как повезёт.

  

  *

  

   Приехали - куча корреспондентов (по началу, они бывали часто). Нам 'досталась' корреспондент из 'Н-ского рабочего'. Говорила она лишь с одним человеком. Зато лично понял, что глупые статьи получаются иногда потому, что интервью журналисту даёт глупый человек, выдавая себя за специалиста своего дела, и его глупость тиражируется как первоисточник.

  

  Туман, туман, туман. Света белого не видно.

  Как-то ночью, ударил морозец и прояснилось.

  В темень, выйдя на улицу, увидел в небе на фоне ярких звёзд, неподвижную, яркую, оранжевую полосу раза в два больше месяца. Думал НЛО. Оказалось: где-то вдали горит, газ выходящий из-под земли и каким-то образом отражается высоко в небе.

  Помню ещё одно утро: туман внезапно рассеялся. Надо же над этой землей есть небо! Любовался горами. Они оказались неожиданно близко.

  Горы и моря во всём своём величии даны людям для того, чтобы те ощущали свою материальную ничтожность. Духовно же человек способен вместить всю Вселенную.

  

  Духи часто обстреливают посты, слабы они против регулярной армии на равнине.

  Зато мы в горы не лезем, а только посылают туда шипящими красными точками, реактивные снаряды 'Грады' да 'Ураганы'.

  А ещё в ясную погоду видим, как там, за хребтом, на большой высоте, не снижаясь, пускают МИ-24ые НУРСы, вертушка за вертушкой, выпустил - ушёл, выпустил - ушёл. В Грозном духи сильны.

  

  Наши соседи - морпехи.

  Сегодня один морпех отстрелил себе палец.

  За три дня у них восемнадцать раненных (из них один уже умер). И из этих же восемнадцати ни одного ранения полученного в бою. То есть духов они, за эти дни, даже не видели.

  Один случай вообще дикий.

  У них солдат пропал. Пошли искать, офицер и с ним шестеро, через нашего часового, в тростник.

  Часовой аж опешил:

  - Не ходите туда, там заминировано.

  - Солдат, ты нас учить еще будешь?!

  Еще через тридцать секунд часовой доложил 'На участке подрыв, семеро морпехов...' Есть такая штучка МОН - 50 называется...

  А вот наш сверчок - ноги и задница посечены осколками. 'Достал' какого-то срочника и он ему в окоп РГД-5 подкинул, тот из окопа, да не успел немного. Привезли к нам.

  Солдат ковырял патрон от ПКМа - раздроблена кисть.

  Вот этот с двумя пулевыми ранениями с автоматом хотел сфотографироваться.

  А вот этого с перебитым позвоночником насквозь прострелил товарищ.

  Этот с раздробленной плечевой костью - чистил заряженный автомат...

  Часовой на посту, наступил на собственную растяжку.

  По моим наблюдениям семь из десяти ранений по глупости или неосторожности.

  А потом чтобы не проводить расследований и не заводить уголовные дела (сами себя замучили бы; да и война всё же), писался наградной: ранение в бою и т.д. и раненного в тыл. И всем хорошо: на самом деле так.

  

  

   *

  Пришел на прием парнишка. Он теперь герой России. Как говорю, получилось?

  Зачищали Джалкинский лес. Пошли батальоном в атаку. Взрывы, стрельба, то да се. У него за спиной два огнемёта 'Шмель' - он 'химик'. Замешкался что-то глядь, а наши отступили: вокруг одни духи. Ёлы-палы, думает: конец. Прыг в окоп, прямо на голову духу, застрелил его. Тут ещё дух, теперь ему на голову, снова был быстрее. Сидит, дрожит, справа по окопу ещё дух, затем слева. Снова крики, взрывы, хай-гай. Снимает огнемет, взводит, высовывается из окопа, видит, метрах в двадцати группа духов, один из них на колене стоит и другим указания отдает он на вскидку по ним 'шмельнул' и назад в окоп. В это время снова наш батальон в атаку пошёл, духи драпать.

  Семь тел духовских осталось на поле боя их обменяли, потом, на погибших под Ведено разведчиков из Ульяновска.

  Всего в этом бою уничтожено сорок два бандита.

  А мальчишка этот пришел к нам фурункулы лечить. Герои ведь тоже люди...

  

  Но настоящий подвиг солдата, все же, не только в удачной атаке или стойкой обороне. Тяготы и лишения - здесь они не книжные. Героизм - недоедание, недосыпание, переохлаждение и перегревание, сидение в блиндажах и окопах, в ежесекундном ожидании и напряжении, в нудной повседневщине и однообразии, оторванности от всего дорого и неопределенности...

  Каждый день дан для шага к Истине. И человек приблизится к ней, если захочет. Каждая секунда дана для чего-то, каждая жизнь... Каждый день стоит себя спросить: 'для чего прожит'? И если раз в 20 - 30 - 40 - ... дней ответ найдётся, то и остальные прожиты не зря. Пусть не каждый день, пусть очень маленький, но подвиг. Каждый день - подготовка к нему. Подвиг, подвИг - подвинуться, продвинуться, приблизиться; на шаг или на миг. И чем этот подвиг значительнее, тем труднее он даётся.

  Многие готовятся к своему подвигу не одну жизнь.

  

  Дезертировал солдат. Ушёл из подразделения, без оружия. Куда? Где он теперь? Жив ли?

  Вот она - война.

  

  На войне о войне писать очень трудно. И так кругом она и всё ей подчинено, а если она ещё бу?дет в мыслях и на бумаге перед глазами... Это тяжело. Оставил все записи о войне на мирное время.

  Дай нам его Бог.

  А на войне думаешь о мире или о чём-то большом и светлом. Как там? Вот вернусь и всё будет хорошо-хорошо. Только бы письма доходили.

  

  На этой 'птицефабрике' увидел впервые минизавод по перегонке нефти.

  А бензин там на самом деле продают повсюду вдоль дорог. Трёхлитровые банки, десяти-двадцатилитровые бутыли наполненные разноцветным содержимым стоят тут же. И надписи: 'РОССИИЙСКИЙ АИ-92', 'КОНДЕНСАТ', или даже: 'КОНДЕНСАТ, ОТВЕЧАЮ'. Охотнее всё равно берут наш, пускай 72-ой, пускай армейский.

   *

  

  ВОСКРЕСЕНЬЕ

  С утра нас чем-то угостили.

  Налили, понюхали.

  Серёга выпил первым. Все остальные, держа рюмки (знаменитые колпачки из-под осветительных мин), не отрываясь, смотрели на него:

  - Что?

  - Спирт?

  - Вино?

  - Водка?

  Он задумчиво помолчал.

  - Это не пиво даже... это какая-то микстура от кашля.

  Развели в два раза спиртом. Выпили. Развели ещё в два раза...

  Выходной все же день.

   'Ничего интересного не произошло. Разве что меня укусила мышь, которую извлёк из своего ящика с лекарствами. Теперь боюсь бешенства'.

  

  *

  Журналистов и гуманитарки сначала много было.

  Гуманитарную помощь привозили грузовиками, уже порядком потрёпанную и разграбленную в пути, затем её 'для распределения' (хотя и для распределения тоже) замполиту, но кое-что доходило и до нас.

  

  Получаем посылки с 'большой земли' с разных мест, от разных людей, разное: книжки, мыло, зубные щетки, чай, консервы, теплые вещи, сигареты, даже старая армейская шинель и прочее, и прочее. Спасибо вам заме?чательные, незнакомые люди. За тёплые вещи и за тёплые слова. Будьте и вы, там, здоровы, помните нас.

   Вот посылка от детей из специализированной школы для глухонемых, там среди прочего рисунки. Один из них мне очень понравился, на нём нет имени автора, только название: 'Рождённая из камня'. Мне кажется, почему-то, рисовала девочка. На рисунке девушка с разве?вающимися волосами, как росток раскалывает камни и выходит из них в странный мир. Рисунок этот обернул и повесил в АП-шку, он проехал с нами сотни километров и навидался всякого. Для меня он стал талисманом. Он и сейчас висит рядом на стенке и смотрит с него Рожденная из камня...

  

  *

  21.12.99.

  Начальник пришёл с совещания, рассказал, что в *-ую бригаду пришел начальник штаба не то Басаева, не то Радуева, обкуренный как скотина. Просил, чтобы не стреляла артиллерия по горам т.к.: 'Люди голодные, устали, очень много раненных и нет никакой помощи'.

  Может просто шизофреник какой?

  

  *

  - Сегодня свернём одно крыло АП-шки, завтра перемещаемся...

  Марш 10км. Марш 80км. Отвёз раненных - 40км. Отвёз больных - 150км. Поехал на рекогнос?цировку. Ёще марш. Обеспечить колонну. Встретить наших. На 'выход'.

  Битый, скользкий как каток асфальт по краю бездонного ущелья, полевые дороги, взорванные мосты, захватывающие дух красотой и опасностью серпантины, федеральная трасса, русло реки, улицы городов, чистое поле - это всё дороги.

  Война - это дороги.

  

  Война - это развязка дорог.

  Мало кто после неё идет прежним путём...

  *

  Прошёл слух, что пойдём в горы. Никто не верит. Хотя...

  Из-под Шали в Новолакский район. Вот это марш! В мрачно знаменитом Джалкинском лесу сломались, колонна ушла. Объехало нас и техзамыкание. В машинах тогда не разбирался вообще, но жить охота, да и повезло. Светиться из-за нас (три машины) духи не стали. На следующий день расстреляли колонну ВВ - 45 убитых мы это по радио слышали.

  Поехали. Затемно в Дагестане. Ну, здравствуй.

  Гранату в батальонах не сыскать: 'Док, самим нужны'.

  В час закончили разворачивать АП-шку.

  Рано утром - марш.

  И всё-таки в горы.

  

  

  Все что я знаю о войне. Ч-3. ГОРЫ.

  

  И все-таки горы.

  Долго едем по равнине через селения по некоторым домам видно, что бои здесь уже были, хотя мы прошли без единого выстрела.

  Вдоль дорог стоят группами подростки и реже мужчины. Они всегда стоят. Работают там женщины.

  Картина: глава семейства (в расцвете сил), ведёт на верёвочке осла нагруженного хворостом, сзади животного идут: женщина и две девочки, тоже нагруженные дровами. Вот женщина колуном колет дрова, а два мужика стоят рядом и ведут неспешную беседу.

  Женщина там, точнее девочка, как начинает ходить: таскает, убирает, стирает, ведёт хозяйство, стоит в присутствии мужчин, молчит, беспрекословно подчиняется, выходит за пределы двора только в сопровождении старших исключительно по необходимости. В 12-13 лет выходит замуж, беспрестанно рожает, нянчит, готовит, всячески ублажает, а к 35 годам теряет зубы, старится и умирает.

  Как-то с одним пожилым чеченцем говорили, в том числе я спросил:

  - Реально в ваших условиях, купить барана или корову? сколько стоит?

  Он грустно усмехнулся и не с того ни с сего сказал:

  - Самая дорогая скотина у нас - женщина.

  Женщина там от частых беременностей и родов, непосильного труда и скотского отношения старится и умирает очень быстро и часто мужчина переживает два и более 'поколений' молодых жен.

  - Такое осталось только здесь в горах, - говорят чеченцы,- да и то не так как раньше...

  Вообще они много рассказывали: что в советское время в районе был один участковый и - полный порядок. Ещё бы: тейповая система, родственные связи, старейшины; все конфликты решали, минуя госструктуры, согласно обычаям. Ну, к примеру: коснулся парень руки девушки - женись, но лучше не касайся: зарезать могут. Чтоб там изнасилование или попытка - просто невозможно. А сейчас: пропала девушка - изнасилована, убита, около дороги нашли; и случаев таких очень много. Всё потому, что сброда всякого в Чечне много, не только никаких обычаев, но и Всевышнего не чтут...

  А вакхабизм не их религия и хоронят они не так, и молятся...

  

   *

  

  От войны (говорилось много, но теперь видел собственными глазами) страдают, прежде всего, мирные люди и конечно у них нет никаких оснований любить военных.

  

  Вот первый небольшой перевал, серпантины, туман.

  Вот высота, на которую мы будем забираться. А пока спускается пехота, уходит. У них тут потери были.

  А вот на этой высоте не так давно роту морпехов вырезали.

  

  ПОДЪЕМ.

  Горы.

  Вот высота, на которую мы будем забираться. А пока спускается пехота - уходит. У них тут потери были.

  Единственную дорогу быстро разбили они, покидая гору.

  Теперь предстояло подниматься нашим подразделениям. Гусеничная техника прошла без проблем. Пошли артиллеристы. Всё это очень долго и медленно. Теперь мы.

  Два моста включены, движок с ревом тянет АПшку в гору, у нас только кунг пустой пять с половиной тонн весит, а он забит под крышу скарбом всяким. Из-под колёс грязь даже на лобовое стекло. Вот чуть-чуть бы ещё и положе будет, а встать нельзя: когда-то скрадывая, дорогу проложили по вымытому селевыми водами маршруту и с тех пор в этом месте она зажата с двух сторон почти отвесными стенами как река в каньоне. Здесь не развернуться, не разъехаться и техпомощь оказать проблематично. Эх, только бы не встать. Мы с водителем напряжены: инстинктивно вперёд наклонились, давай милая, давай! Подъем круче, машина ревёт как все четыре турбины реактивного самолёта и замедляет, замедлят движение. Из-за плавного поворота нам на встречу, лихо с горки громада стальной черепахи - Т-72. Ощущение! Нам не разъехаться. У него - у танка, есть варианты: остановиться и с таким же успехом поехать назад, пропустив нас; проехать по нам, не заметив, или заметить поздно и совершить лёгкое, для себя, ДДП. А может, механика гордость заела: 'Что это там за такое мне в лоб ползет?' Танк не останавливается, движется нам на встречу. У нас выбор один - вперёд. Мысли! Такую бы скорость лучшему в мире процессору. Не доезжая метров 15 до нас, и не меняя направления движения, танк с ходу заезжает на высоту метров трёх-четырёх на почти отвесную стену обрыва, и там, застывает, будто прилипнув, пропуская нас под собой. Движок воет, машина едва ползёт, вот-вот встанет, грязь летит, да ещё вот, протяни руку, над головой несколько десятков тонн незашвартованного груза.

  Но вот этот плавный поворотик, угол подъёма меньше, машина пошла легче и вон уже наши разворачивают лагерь.

  - Фуф-ф, бля-я-ядь, - это Игорёк по поводу: движка, подъёма, танка, гор, войны и жизни вообще.

  А потом мы засмеялись

  

  Этой же ночью наш БТР улетел в пропасть, механик выпрыгнул, лежит, в сознании, но встать не может. Руки ноги не шевелятся, нарушена чувствительность. Скорее всего, перелом позвоночника.

  Уже не помню, откуда взялся 'щит' - деревянная дверь, солдата уложили и притащили в АП-шку. При более детальном осмотре выяснили: повреждение позвоночника в шейном отделе и что более страшно: повреждён спинной мозг. Малейшее движение пострадавшего может привести к ещё более сильному повреждению и непоправимому, необходима срочная эвакуация. Вертушки не будет. Ехать ночью по горам - это массовое самоубийство.

  Чтобы полностью обездвижить и обезболить больного ввели в наркоз, и наркоз этот длился девять с лишним часов до прилёта вертушки.

  Вертушкой, так же на щите больного отправили.

  Его на гражданке кто-то видел. Всё у него путём.

  Дай Бог.

  

  Вообще работали тогда с Его помощью.

  До ближайшего лечебного учреждения (госпиталь в Ханкале) часов пять (в одну сторону) ехать, из них половину по горам. Да и там, всё заполнено больными и раненными.

   'Эвакуировать только тяжёлых больных и раненных, остальных лечить на месте'. А из диагностической аппаратуры тонометр, фонендоскоп и собственная интуиция. Да условия: носилки в брезентовом крыле АП-шки. Из медикаментов, правда, что душа пожелает.

  Лечите.

  Лечили.

  

  Налаживаем отношения с местным населением. 'Главы селений' ходят на 'экскурсию'. Ходят, высматривают что-то. Промежду прочим к нам зашли:

  - Доктор никакой медицины, уже сколько лет, помоги нашим больным, - и списочек. - Собери пока.

  Список очень грамотно, кстати говоря, составлен:

  - Шприцы одноразовые - 200шт.

  - системы для переливания крови - 50шт.

  - гемодез, реополиглюкин, полиглюкин по 40(!) флаконов.

  - анальгин, димедрол по 40 упаковок.

  Перевязочный материал, антибиотики.

  То есть все, то чем раненных лечат, а судя по количеству заказанного раненных много.

  Беру этот список и к командиру, объясняю ситуацию. Тут же звонит на пост. Оттуда докладывают: 'уже ушли и быстро'. Больше мы этих 'глав' никогда не видели.

  

  Привели двадцатидвухлетнюю чеченку, она вдохнула иглу, ей очень плохо.

  - Доктор помоги.

  Куда им ещё? Десять лет ни образования, ни медицины.

  Дал общий наркоз, с помощью ларингоскопа, корнцанга и Божьей помощи достал из трахеи иглу. Сложно было, весь взмок. Зато сколько радости, когда получилось, и у меня, и у матери её, и у отца.

  Прошли годы. Случай этот хорошо помню. Интересно, а вспоминает ли его уже не двадцатидвухлетняя Зорган из горного селения Гуджи - Мокх?

  Тогда ещё отец её (или дядя) сказал:

  - Не враги мы с тобой, это жизнь нас по разные стороны поставила.

  И слова эти в душу запали. Смотрел я на некоторых, в своём лагере, и думал: 'Нет, не друзья мы, не друзья, это просто жизнь нас поставила по одну сторону'.

  Странные вещи происходят.

  И с матерью её разговаривали, пока девушка от наркоза отходила. Мать рассказала, что дочь её, разведена; забрали её от мужа - очень сильно бил.

  Не каждые родители способны там на такое.

  Некоторых жён насмерть забивают. Не поощряется, конечно, но ничего страшного.

  А бывший муж не огорчился: 'Я себе моложе найду'. Найдёт.

  Нищая, истерзанная, необразованная, залитая кровью Чечня. Может потому, что женщина там - 'дорогая скотина'?

  

  Мягким покрывалом ночью всё укрыл снег.

  Нет его только на нескольких могилах ближайшего кладбища.

  И ещё на многих по всей Чечне.

  И далеко за её пределами.

  Война идёт.

  

  Чеченцы на могилах своих убитых ставят достаточно толстые, длинные (метров пять), металлические зеленые шесты с блестящими, напоминающими флюгер украшениями на верху. Новые кладбища у селений непропорционально большие и леса этих скорбных напоминаний. Видел, правда, на фотографии, ещё одну могилу. В Чечне под селением Зонтак (Зондак?) есть захоронения людей, которые вместе с Басаевым в 1995 году захватывали больницу в Будёновске и при этом погибли. Там могил 25-30. И тоже стоят длинные толстые зелёные шесты - памятники. Один из них стоит за оградой, на нём надпись по русски Ш-й Руслан (имя изменил) 2.12.76.- 22.12.95. г.Свердловск и фотография. На фотографии (видимо приезжали родители) он сам - солдат РА в полевой форме и в тельняшке. Портрет прострелен несколько раз, - лица не видно.

  Кто это? Попавший в плен и пытавшийся сохранить свою жизнь солдат? Или всё гораздо сложнее? Или проще? Как он здесь?

  

   ВЫСОТКА.

  Вся броня поднялась, труженица АП-шка тоже. Вот это высотка. Весь тыл заехать не смог. Кто забрался: развернулись, расположились, стоят.

  В целом неспокойно. Зима, дело под Новый год, грязища жуть, туманище - руки вытянутой не видно. Ели и пили что попало, - тыл со всем съедобным внизу остался. Ночью в караул: офицер и два солдата (каждое подразделение охраняет себя само). И так изо дня в день.

  Очередной караул. Коля надевает кучу подштанников и свитеров, зимний камуфляж, бронежилет, боеприпасы, автомат, валенки с чулками от ОЗКа и идёт проверять 'свою территорию'. Всё спокойно. Точнее всё тихо, потому что не видно, всё равно, не зги. Под ногами чавкает грязь, она везде вообще и, в частности, в самых неожиданных местах: то огромная лепёшка обнаруживается на свитере под бушлатом, то на 'потолке' в палатке, то на лбу, какого-нибудь, в целом чистого, лица. Коля вытер со лба бинтом (он всегда носил его в кармане) жирную кляксу грязи. И как-то обыденно подумалось: 'Подпрыгивает она что ли'?

  Вдруг, метрах в двух, сквозь ночь и матовую пелену тумана, он видит чей-то силуэт. Приседает, таращит глаза и в ту же сторону ствол автомата, присматривается: 'Вот елки зелёные, совсем заплутал, да это же туалет наш'.

  Точнее туалетом это только называлось. Солдаты (водители-срочники) выкопали яму, бросили две доски, вертикально вкопали четыре алюминиевые ручки от носилок (получились стойки) и накинули на них маскировочную сеть, которая тут же обледенела и обвисла. Получилось низко, тесно, скользко и неудобно, но другого места не найти, потому что вокруг враги и грязь. Но днём-то ходить туда ещё можно: светло, выскочил налегке из палатки, всё сделал и назад. А ночью, да ещё в экипировке, в которой и наклониться-то трудно? Стоит Коля перед ним, смотрит на него и понимает, что именно туда и именно сейчас ему очень надо (тыл уже неделю внизу и эксперименты с питанием давали о себе знать). Делать нечего, тихо матерясь, пытаясь не извозится в грязи, вешает бронежилет и бушлат на одну стойку, автомат и боеприпасы на другую, в пикантной позе, задом вперёд стараясь ещё и не поскользнуться, продирается в обледенелую дыру, которая, по задумке, была входом. Весь этот процесс длиться никак не менее пяти минут. И вот цель пути достигнута. Николай с трудом разместился, всё самое трудное позади... но жизнь, вносит свои коррективы, и все его труды становятся напрасными.

  В ту самую секунду когда, наконец, он на месте; вдруг прямо напротив сработала сигнальная мина. Искрой мысль: 'Духи'! Ещё светились огни 'сигналки', ещё был слышен её свист, ещё только часовые начали стрельбу частыми, короткими очередями, а Коля уже покинул вожделенное место, вылетел на улицу, полностью на ходу экипировался и 'занял оборону' в ближайшем углублении местности.

  Стрельба окончилась, не успев разгореться. Николай полежал, вслушиваясь в живой русский мат, чуть сдобренный короткими командами, отлепился от грязи, занял сидячее положение и длинно-длинно выругался...

  На следующее утро он стирался и веселил, желающих, рассказами о ночных приключениях.

  До сих пор вспоминать смешно...

  Да, кстати, живот его больше ни разу не беспокоил.

   *

  Местное население использует каждый пригодный клочок земли. Вот и здесь на вершине этой горы кукурузное поле.

  Если смотреть вперёд, то есть куда мы ещё пойдем, открывается красивейший вид: под ногами обрыв метров, наверное, пятьсот; рукой подать: крутые поросшие зелёнкой горы, большое скрывающееся где-то за горизонтом ущелье и внизу речка блестит.

  На горе, прямо напротив - посёлки. На десятки километров разносится тарахтение 'дырчиков' - маломощных, бензиновых генераторов электричества: вечером некоторые дома освещаются тусклыми огоньками. Это не для удобства, население ночью в погребах спит. Это для того, чтобы артиллерия случайно не обстреляла, или авиация.

  А дырчики хорошо слышно. Если бы не они тишина была бы. Не лают здесь собаки. Нет их в поселках. Могу только догадываться почему.

  

  *

  Числа тридцатого декабря 1999 года у нас, откуда-то, появился маленький автомобильный телевизор. Он работал от аккумулятора и почти ничего не ловил. Удавалось видеть лишь обрывки каких-то предпраздничных передач и запомнилась заставка перед рекламой: что-то несуразное делали несколько дедов-морозов... Вскоре возня с настройкой изображения надоела и телевизор мы стали слушать. Там рекламировали какое-то интерактивное шоу. Мы уже порядком одичали, и никто толком не мог объяснить, что это такое. Решили: доживём до завтра и узнаем.

  Назавтра - 31.12.99. мы, подкидывая дрова в печку для обогрева палатки, стоявшей на высоте 972, в горном районе Чечни, ошарашено слушали прямое обращение правителя к народу об отречении от власти, с принесением извинений...

  Первым в себя пришёл Лёха:

  - Миха, ты спрашивал что такое интерактивное шоу? Так вот оно - началось...

  

  В этот же день нам сделали подарок - баня.

  Баня - это так называется. Палатка без поднамёта, деревянные щиты прямо на земле. Пар изо рта. ДДА - дезинфекционно-душевой автомобиль по черным шлангам обдавал из 'сосков' то обжигающее-горячей, то холодной водой. Зато ощущение, потом, будто хрустишь от чистоты. И по новой тельняшке выдали! Праздник.

  До этого (и долго потом) мылись всё в той же АП-шке. Нагреваешь ведро воды и поливаешься в кунге да ещё так, чтоб стекающая вода в тазик подставленный попадала.

  Хоть раз попробуйте.

  

  Новый год мы встречали сами по себе, все управление гуляло, не пригласив медиков. И даже ужина в тот вечер не готовили, о чем мы узнали, только придя на него. Немного обидно было. Но это официальная часть айсберга, потому что много хороших людей посетило нас в ту ночь. Впрочем, не об этом.

  Командир строго-настрого, грозя всеми карами, приказал никому не стрелять и ракет в 24.00 не пускать, соблюдать маскировку. И так-то не было весело, а тут еще такой приказ. Хлопнули мы по маленькой. Двенадцать и - тишина, даже куранты послушать не по чему. А у меня полные магазины трассеров припасены, куча ракетниц и среди них дымовая шашка затесалась.

  - Давай говорю, - начальнику, - Виталик, хотя бы дым 'запустим'.

  - Так ведь не видно его, - говорит мне Виталик, - будет. Ночь.

  - Сам факт...

  - Давай, - говорит.

  Вышли из палатки, дернул чеку, кинул 'дым'. Верите, нет: видно было. Как густое белое облако, не отрываясь от земли, и не торопясь, двинуло в сторону палатки штаба. Пока сообразили, пока отпинали в сторону, там уже шум, гам, переполох, все на улицу повыскакивали... Тут же посыльный прискакал, с глазами по восемь копеек: 'Командир начмеда вызывает! Срочно'.

  Виталик вернулся быстро:

  - Я ему говорю: не стреляли, ракетниц не пускали, маскировку не нарушали - приказ выполняли. Он - готовый был взорваться матами, на глазах переменился и зло сказал: 'Дымы тоже нельзя!!! Понятно!!?'. А-а-а. Понятно, - сказал ему Виталик. На том то дело и кончилось. И начался настоящий праздник с гостями, задушевными беседами и застольем до утра.

  Помню, мы ещё долго спорили 2000 год это начало нового тысячелетия, встреченного нами на войне, или все же нет? Так и не пришли к единому мнению. И потому, следующий Новый Год, чтобы уж наверняка, судьба подарила мне снова на этой негостеприимной земле...

  

  *

  

  Самые громкие выстрелы, ночью, в тишине. Громче они только в городе, но об этом я ещё не знаю.

  А пока: одиночный, ещё один, ещё. Это наш караул.

  Тревога ложная. Часовому что-то показалось. А может быть и нет. Но лагерь переполошился и сейчас будут разборки. И точно, звонит командир.

  - Кто стрелял!!?

  - Наш часовой, товарищ полковник...

  - Почему одиночными!!?

  

  

  *

  

  Телефон на столе подпрыгнул, раскидав стоящие рядом кружки, стремительно пролетел метра два к выходу, с силой стукнулся о каркас палатки и, истощив силы, упал. Хозяева, дружно матерясь, встали, начали вытирать со стола и собирать раскиданную посуду, не удивившись ничуть самому факту левитации переговорного устройства. У гостя ж от удивления вытянулось лицо:

  -Не понял...

  -А... Это... просто БТР проезжал и опять наш провод на колёса намотал, - и громче. - Убрать этот телефон совсем, пока он кого-нибудь не покалечил.

  

  Листочки дневника.

   '5.01.00.

  Колонны не было. Говорят, может, будет завтра. Очень жду писем, беспокоюсь за своих.

  Целыми днями (в последнее время) нахожусь в 'парабиозе', т.е. при малейшей возможности ложусь, укрываюсь бушлатом и сплю.

  Причины тому две:

  1) Когда постоянно на работе, то, как бы постоянно и на отдыхе (кстати, устаёшь от такого 'отдыха' ничуть не меньше, чем от самой работы). Сложно объяснить это, надо почувствовать.

  2)Кроме 'работы' никаких, в общем-то, занятий больше нет.

  Читаю фантастику.

  Который день стоит туман. Света белого не видно.

  Да, кстати есть и третья причина:

  3) очень быстро темнеет, да и вообще слабый свет из-за густейшего тумана.

  Готовимся к перемещению.

  Завтра Рождество, но этого совершенно не ощущается.

  Ещё я понял чем мне нравятся подобные командировки. Здесь каждый отвечает сам за себя. Здесь ответственность только за своё дело и нет никакой ответственности 'ни-пойми-за-что', как в ППД*'.

  *Пункт постоянной дислокации.

  

  Ездил с группой на рекогносцировку. Это вроде разведки - уточнение свойств местности и своего будущего положения на ней.

  Нас сопровождали местные, дали дельные советы. И мы их даже послушались.

  

  Ничто не предвещало. Да и не было ничего. Но Рождество мы всё же отметили. Не подрывая, конечно, боевой готовности.

  

   '7.01.00.

  Проснулся утром кое-как. Нужно свёртываться, собираться в дорогу.

  Голова чугунная.

  Туман рассеялся. Природа порадовала нас горным, заснеженным пейзажем.

  Собрались, тронулись, поехали. На время забывал где я: лесная дорога, снег на полянах, снег на деревьях, ветки низко пригнулись. Совсем как в России, правда, нет елок.

  Машина с трудом преодолевает подъём за подъемом. Перевал. Наконец на месте.

  Горы кругом; ну и забрались же мы; всё белое. Голова прошла. Встали в хорошем месте. Развернулись. Поужинали. С удовольствием лёг спать.

  Да, накануне была колонна из Ставрополя. Опять нету писем!?'

  

  *

  

  - Есть у меня мечта, - говорит мне Лёха, - хочу прокатиться по Парижу, на танке, по Елисейским полям...

  

  Ветер жуткий: свистит, вот-вот сорвёт палатку. Через трубу задувает печку, темно, неуютно.

  Под самым ухом залп артиллерии. Сначала показалось, что это конец света, потом подумалось: 'Нет, наоборот, жизнь продолжается'.

  Для снарядов любая погода лётная.

  

  Вторую ночь спим одетые во всё, что есть. В спальниках; ни повернуться, ни вздохнуть.

  В палатку через печку снегу наметает...

  Война - это когда холодно.

  

  *

  

   'Точно знаю, что на свете самое ненасытное', - подумал, кидая в огонь очередное жирное полено.

  

  *

  

  Чеченцы ходили к нам, приводили больных. Разные люди, некоторые не скрывали, что в первую компанию воевали даже в качестве командиров. Может, некоторые воюют и сейчас.

  

  У нас идея. Нам платили по 900 рублей в день.

  У них идея. Им, говорят, по 100 долларов.

  Сидим мы и они, разговариваем.

  Среди них самый старший:

  - Вот вам нужна эта война?

  - Нет, - говорю.

  Наши в пол посмотрели.

  - И нам не нужна.

  Некоторые, из них, глаза опустили.

  Он тоже заметил и то, и другое.

  Но мы в самом низу этой пирамиды.

  Война - это люди.

  

  Контакты с местным населением налаживают. Наши представители ездили в Беной на митинг. Туда же приехали представители с горных сёл поменьше. Приехали, стоя в некрытых грузовиках, вплотную прижавшись, друг к другу. Молча постояли на митинге и молча, погрузившись, уехали.

  Администрация же района сказала: разоружаемся. Сдали 45-мм пушку, времён Второй мировой, в отличном состоянии, несколько гранатомётов.

  Простые же чеченцы, точнее этим занимаются дети (мальчики) и в Чечне и, кстати, в Дагестане, ходили, предлагали деньги за боеприпасы.

  

  В который уже раз, то так, то эдак, пытаются выпросить у нас всё равно какие медикаменты, а лучше растворы, шприцы, анальгетики, системы для переливания: 'Больных доктор очень много'. Выпрашивают для родственников, для детей, медработники, различные 'главы'. Сдержанно весьма отношусь к таким просьбам: 'Приводите больных', - в помощи никому не отказываем.

  Приходил ну откровенный дух: маленький, черный, глаза бегают, суетится - не в своей тарелке. Отвел меня в сторону и сказал прямо: 'Продай и как можно больше, хорошо заплачу'.

  Судя по всему их знаменитые мобильные госпиталя в прошлом. И раненных им лечить нечем.

  

  Артиллерия стреляет в разные стороны. Часто видно куда - горы кругом.

  Иногда днём по точкам, парами по очереди пускают НУРС*ы, манёвренные, как мухи, штурмовики.

  Горы горят. Только это кричит о войне. Слава Богу, ни раненных, ни убитых, у нас. Слава Богу.

  *неуправляемый реактивный снаряд.

  

  Из дневника.

   'Артиллерия наша и соседей продолжает долбать по горам. Всё гремит.

  В медпункте 'куча' больных, многие ждут эвакуации.

  Вообще за службу здесь ставлю столько уколов и капельниц, сколько не делал со времён работы медбратом в реанимации.

  Пришла колонна из Ставрополя. Снова нет писем!!? Только мне!!?

  Вообще дни летят. Жду теперь приезда Новороссийцев.

  Порывами, сегодня, дует сильный ветер. Шёл снег, который подновил пейзаж, засыпал грязь.

  Зима, для здешних мест, с точки зрения военного врача, лучшее время:

  1. нет острых кишечных инфекций.

  2. нет комаров и мух.

  3. нет жары.

  Да и летом с семьёй надо быть, а не где-либо.

  Ходил по позициям, любовался горами. Обозревал в бинокль местность, куда наши батальоны будут завтра наступать. Горы - это красиво.

  Вечером смотрели на перестрелку (уже второй день подряд). Всё, вроде, видно, как на ладони, а принять участие не можешь - до туда, по прямой, километра три'.

  

   '22.01.00

  На излечении у меня всего двое больных, поэтому времени отнимают немного.

  Приезжали чечены и чеченки.

  Чеченки - такие же бабы как во всем мире. Лишь бы почесать языком.

  У нас есть доктор - женщина... Так вот когда мужчины вышли, началась такая стрекотня, как будто в лесу кто-то стадо сорок дразнит. Даже темы одинаковые: какие все мужики козлы и как им бабам тяжело живется...'

  Ну, им там действительно тяжело.

  

   'Время пойдёт дальше, когда домой вернёмся. Разведчики шутят. И меня научили.

  По моему календарю сегодня 54 декабря 1999 года'.

  

   'Утром встал поздно.

  Вообще замечаю, что писать всё меньше и меньше о чём. Это же не отчёт - это мысли и впечатления, а их нет. А если и есть, то они недостойны изложения, а точнее ещё менее достойны, чем те, которые я до сих пор излагал.

  Здесь все готовятся к замене. Я же преисполнен (пока) двумя решимостями:

  1 - и самое главное: сделать все, чтобы никогда сюда не вернуться. Т.е. отбыть за раз, сколько надо и уехать отсюда НАВСЕГДА!!! Вплоть до незаключения следующего контракта. Потому что война - это зло. Зло не только материальное, но и метафизическое. Всё меньше желания воевать, хотя если честно, не вижу другого пути решения здешних проблем.

  2. сделать всё возможное, чтобы вернуться домой. Чем дольше я здесь, тем более актуальной мне кажется эта тема.

  Хотя дни проходят незаметно и чем дальше, тем быстрее. Знать бы еще, что там дома.

  Да и мама с папой сильно переживают. Всё-таки непутёвый я у них. Дай Бог им здоровья.

  Удивительно, неужели где-то есть другая жизнь, чем здесь? Неужели есть люди, которые не знают войны?

  Такая вот меланхолия. Мне кажется из-за отсутствия вестей из дома.

  По телевизору говорят, что дело идёт к развязке. Посмотрим.

  Сегодня 59 декабря 1999 года'.

  Война - это когда домой хочется.

  

  

  МИНА.

  

  Была зима. Мы наступали на этой странной войне. Артиллерия, поддерживая батальоны, била сначала на половину заряда, потом поднимала стволы выше и выше, переходили на штатные, от залпа которых в нашей АП-шке сыпались со звоном посуда и инструменты. Затем артиллерия переставала доставать, мы свёртывались и перемещались за батальонами. Опять стреляли артиллеристы, опять мы перемещались. Духов тогда били и били хорошо, но доводилось видеть и другую сторону войны.

  Стояли в горах, заняв высоту. На равнину вела одна единственная узкая, обледенелая дорога, которая ночами минировалась, а утром на ней подрывались. Наши. То там, то здесь воронки и копоть от подрывов, вот башня 'бешки', отслужила она своё и экипаж тоже...

  В одно такое утро сообщили: подорвалась БМД соседнего полка, к нам везут раненных. Привезли четверых. Погибших на подрыве не было и я зло радовался: 'Зря, зря душары старались. Нет прока от мины. А раненных мы спасём, во что бы-то ни стало, спасём'. Раненные (с первого взгляда) - двое легких, двое тяжёлых, все в сознании, и я утвердился окончательно - спасём. У одного - механика-водителя, была забинтована голова и, решив, как анестезиолог, что он самый тяжёлый взял в перевязочную его первым.

  Повязка была чистая, снимая слой за слоем, мы удивлялись, что же ему бинтовали? Сняв бинт обнаружили на верхних веках две 'царапины' и всё, свободно вздохнули: ещё 'лёгкий'. 'Открой глаза, солдат'. Он поднял веки, радости нашей не стало; чтобы понять наши чувства это надо хоть раз увидеть: здоровый молодой пацан, а глаз нет, - минуты как их вырезало осколками триплекса. Хирург дрожащими руками вновь наложила повязки. Солдата как сумели успокоили, дескать не видишь потому, что укол тебе такой сделали, временно.

  Второй тяжёлый - старший лейтенант Н. У него было повреждено бедро и обе берцовые кости на правой ноге, огромная кровопотеря. Он был в тяжёлом шоке порывался встать, мешал нам работать. Ввёл его в наркоз, очень долго выводили из шока, накладывали повязки и шины, снимали и вновь накладывали жгут. На полу кровь смешалась с грязью и пол сделался липким, такое же ощущение как вышел из бани на хваткий лёд, - каждый раз подошва отлеплялась с лёгким треском. За него боролись долго, сделали всё, вплоть до переливания крови. Единственный шанс у него был - скорейшая эвакуация. Погода, как на грех, была нелётная - туман и вертушка села лишь на ЦБУ километров за сорок от нас. Надо было везти. На санитарном автобусе приехал анестезиолог соседнего полка, он и повёз раненных. Мы с надеждой на лучшее их проводили. В сопровождение с ними пошла БМД с ребятами со взвода этого старшего лейтенанта, они очень переживали: 'Он будет жить'?

  Не прошло и десяти минут после их отъезда, вызывают доктора: 'Авария есть пострадавшие. Взять носилки, людей, лопаты (?) и срочно выехать на место'. Хватаем укладки, носилки, лопаты прыгаем на БТР и едем. Издалека видим на самом узком участке дороги, в двух-трех метровом кювете, вверх брюхом БМД. На месте выясняется, ехали зря - поздно. Двоих ребят, тех самых, что ещё пятнадцать минут назад беспокоились за командира, раздавило машиной. Один погиб мгновенно, второй хрипел под тяжестью ещё минут десять ... Суета вокруг машины то да сё... В это же время, по дороге идет колонна, огромная, на замену этого соседнего полка, на замену этих ребят... Колонну останавливают - опасный участок, людей спешивают. Машины идут порожние, люди пешком мимо того места, все смотрят на тех, кого они чуть-чуть не успели заменить...

  Через два дня на этом же месте перевернулась БМД наших, уже новых, соседей; один из тех, кто шел спешившись в тот злополучный день, погиб, одного покалечило и их снова привезли к нам...

  В этот же день в госпитале, скончался ст. л-т. Н. Об этом мы узнали чуть позже.

  

  Потом была замена. И мой первый марш в составе обновлённой группировки. Чёрти куда: за 12 часов проехали 42 километра. Забрались, говорят, на 1200 метров. Остановились на ночлег. Чувствуется высокогорье.

  Полночи провёл в карауле. СУ-шки летали даже ночью. Где-то слышны взрывы.

  Ёщё полдня просидели на этом месте. Затем опять марш. Через крутой, высокий, красивый перевал. То, там, то здесь, вдоль дороги, потемневшие от старости покосившиеся камни чеченских могил. Перевал, поле, лес, через Ведено - родовое селение Басаева. Взорванный мост. Вдоль дорог ржавая, мёртвая ещё с прошлой войны техника: БМП, танки, ГАЗ-66, в лесу части сгоревших вертолётов. Где-то здесь ещё в августе погиб взвод разведчиков из Ульяновска.

  Вдоль дороги ещё с 'прошлой войны' сожженные БТР и останки машин. В лесу остов вертолета. Трудно тут, видать, было.

  Плато, на которое мы встали ровное как теннисный стол, конечно, поднято над уровнем моря, прилично, но пики заросших лесом гор теперь с двух сторон. Воды ни капли. Пошли с товарищем за водой в ущелье к реке, на духовскую территорию. На обратном пути сначала чуть не улетели в пропасть, а потом чуть не пристрелил свой же часовой.

  Второй раз в жизни слышал как клацает лично по мне затвор автомата... Но чуть-чуть не считается, зато принесли по пол ведра воды.

  

  Стреляют.

  На войне и впрямь иногда стреляют.

  Второй раз со стороны разведчиков и РМО поднялась беспорядочная стрельба очередями с киданием ручных гранат. Побежал туда, думал - нападение; оказалось - бестолковость.

  Только утихомирились, из всех видов оружия стал палить третий батальон, но они сказали, что заметили движение.

  Вечерами по склонам окружающих гор ведётся стрельба из всех видов оружия: БМД, БМП, приданных танков, 'утёсов', личного оружия. Ночью много одиночными(?). Чаще всего не поймёшь: где стреляют? из чего стреляют, так как кругом горы и звук эхом носится по кругу. Вообще нервозности и, следовательно, стрельбы много.

  Иногда стреляю сам. Вот она пошла, в лес: сыпется снег и сучки как в кино 'про немцев' и птицы, во все стороны, обезумев, разлетаются...

  

  Два батальона ушли в горы. Двое суток без еды, там, и без тепла. Собрали незадействованных бойцов, нагрузили сухпаями и отправили в горы кормить товарищей.

  

   'В 21.30 сказали, что в 3 подъём и перемещение на новое место. А мне всё равно в 3 заступать в караул. Так что даже чуть-чуть не огорчился'.

  

  В батальонах потери.

  Самое обидно за пацана с ранением в живот, который почти сутки боролся со смертью, да только вертушка за ним так и не пришла.

  Это было самое трудное время. Батальоны голодали и замерзали в горах. А кто-то набивал карманы тут же.

  Вообще война раскрывает человека, как стакан водки. Только всех сразу.

  Четыре сверхсрочника отказались идти в горы: суки, рейнджеры зачуханные. Срочники, офицеры, прапорщики - пошли все. А эти твари струсили. И наказание им - отправка домой.

  И вообще очень многие 'сверчки' тогда бежали как крысы, искали любой повод, чтобы удрать. И удирали. Кто вас сюда звал, твари?

  Много позже, уезжая домой, видел таких на аэродроме в Ханкале: грязные, замызганные, попрошайничающие дезертиры, которых даже лётчики в вертушки не брали. Вот она - профессиональная армия.

  Конечно, многие контрактники выполнили свой долг до конца. Некоторые погибли. А у тех, которые вернулись, бессовестно отнимали заработанные деньги: бандиты, начальники всех мастей, ну все кто мог, до Государства включительно. И нет дела до этих людей стране отправившей их на войну.

  Сейчас эта страна публично, помпезно расправляется с боевыми офицерами и прапорщиками той войны.

  А может не так уж и неправы те дезертиры?

  

  Сверчки бежали.

  Все раненные и многие больные эвакуировались и все, кто эвакуировался дальше Ханкалы (а это сначала были практически все, а потом подавляющее большинство нуждавшихся в медицинской помощи) в строй больше не возвращались: они либо увольнялись из лечебных учреждений, либо оставались дослуживать на новом месте, либо возвращались в пункт постоянной дислокации.

  Кроме того, у солдат-срочников, в Чечне, день службы шел за полтора, а в армии они старались не задерживаться.

  И так как прибывали эшелоном все вместе один раз, а убывали помалу, но постоянно - количество личного состава падало на глазах. Людей, особенно в боевых подразделениях, часто не хватало.

  

  Ещё один небольшой марш и мы недалеко от Махкети. На огромном плато, окружённом, со всех сторон, горами.

  Здесь большая группировка - два полка только от ВДВ, а ещё артиллеристы, видны задранные вверх, длинные как телеграфные столбы стволы САУ (самоходная артиллеристская установка), спецназ, внутренние войска и пехота. Ещё несколько километров от нас псковский 104 полк, откуда ушла шестая рота...

  

  

  КПП

  Чечня.

  Огромное, ровное как плац поле округлой формы. По периметру стоят войска. Большая часть его совершенно свободна. В середине садятся вертолёты любого типа и в любых количествах. В самом центре этого без единого ухаба поля стоит шлагбаум и рядом часовой, как положено: в полной экипировке и с оружием.

  Вся техника идущая к войскам и выезжающая из лагерей проезжает далеко от часового. Водителей и механиков-водителей понять можно: они его, конечно, видят, но зачем делать крюк, чтобы подъехать к шлагбауму?

  Часовой развлекается тем что: греется на солнышке, 'встречает' и 'провожает' вертушки. Смотрит, как их загружают и разгружают. Иногда и сигаретку стрельнуть удастся...

  Додумался же какой-то стратег установить здесь пост и шлагбаум?! Но так может подумать только гражданский человек.

  Вот часовой встал, приосанился, поправил автомат. Ещё люди с военным мышлением: к шлагбауму подъехал УАЗик и остановился.

  Солдатик, не торопясь, с достоинством подошёл к водителю проверил документы у него, у пассажиров, осмотрел машину со всех сторон, о чём-то секунду подумал, открыл шлагбаум и небрежно махнул: 'Проезжайте'.

  УАЗик проехал в открытый шлагбаум.

  Часовой без интереса посмотрел ему вслед, спокойно присел на ржавый обод и о чём-то задумался.

  Он точно знал это лишь первая машина - дежурство-то только началось.

  

  Трое в палатке:

  -Какое сегодня число?

  -Четырнадцатое.

  -А день недели?

  -По-моему четверг.

  Через тридцать секунд один из тех же:

  -А кто это сейчас с кем разговаривал?

  

  -Чай или водка есть?

  

  Глубокая ночь, переходящая в раннее утро. На улице снег и звезды, безлунная ночь и неспокойно. Но это на улице. Здесь на столе погибающий солдат под капельницей и я в бушлате и с автоматом: и доктор, и начальник караула нашего маленького подразделения. Уже два часа как должен поменяться, но смену не бужу. Хожу - думаю, сижу - думаю. Для солдата делается всё возможное. Но всё решит только Время и мы ждём. Вдвоём. Зашёл с мороза в АП-шку, сел на табуретку, - тепло. Там на улице всё в порядке, здесь пока тоже.

  К солдату смерть приходит, но не забирает его, стоит, смотрит. Не время пока, ещё рано. Смотрю на неё с интересом, но без особого удивления.

  - Хочешь, пойдём со мной? Ни тревог, ни забот, ни болезней. Ты же видишь я не страшная, - это она мне, - чуть опусти руку и нажми курок...

  Во, бля! сижу на табуретке, автомат прикладом в пол, а на ствол опёрся подбородком и большой палец руки на курке (правда, автомат на предохранителе). Что это было? Что с больным? Всё в порядке. Сколько времени прошло? Да нисколько. Надо же. Нет, всё, всё хватит на сегодня; меняюсь и спать.

  

  Всё то, что должно случиться, не переживай, - случится обязательно. Не больше и не меньше.

  И потому, у военных есть такой закон: НЕ НАВЯЗЫВАЙСЯ И НЕ ОТКАЗЫВАЙСЯ.

  

  -Товарищ прапорщик, у вас язык заплетается.

  -Он у меня не запллетается. О-он у меня прилллипает.

  

  В горах при переходе пропал боец.

  Шли - был, видели. Пришли - нет.

  Думали: бежал, украли, погиб, заблудился. Думали и искали два дня. На третий он появился. Привезли на вертушке, был найден в горах, каким-то из наших, активнодействующим подразделением. Живой, здоровый, с оружием и снаряжением.

  Оказалось: шел со всеми, поскользнулся, съехал по снегу в какую-то пропасть. Кричал оттуда, махал руками, стрельнуть только побоялся. Наши не услышали, прошли. Побрёл солдат, куда глаза глядят. Набрёл на стан какого-то пастуха. Тот его приютил, накормил, и коротали они эти дни вместе за беседами, пока не вышла на ту избу группа спецназа и не обнаружила там к своему изумлению воина ВДВ...

  

  Самый большой запас прочности имеет чайная ложка: при использовании её по назначению поломка невозможна.

  

  Каждый отвечает за свою белку.

  

  Батальоны спустились с гор пешком. Зима, снег по колено. Они и поднимались на 'своих двоих'. Солдаты истощены, переутомлены, обморожены, обезвожены. Через 12 часов им снова в горы, а пока у нас в АП-шке бесконечный приём.

  Количество больных превышает всякие разумные пределы. В батальонах спустившихся с гор - 100%. В основном 'обмороженные', есть тяжелейшие пневмонии, пиело-гломерулонефриты, ангины и прочие 'простудные' дела.

  Тяжёлый, без сознания, через трое суток, в госпитале Моздока он умрёт, но мы не знаем об этом и делаем всё. Сидеть с ним и с автоматом всю ночь, пытаться спасти, утром может, будет вертушка.

  А батальонам, этим же самым бойцам, рано-рано снова в горы.

  Война-это тяжёлый труд.

  

  Видел и толстые лоснящиеся рожи. И как тентованный КАМАЗ, загруженный продуктами до верху, на продажу вывозили. И как эти рожи пачки долларов по ошибке из кармана доставали, знаю. И как они ордена потом получали. Награды, как и деньги: не пахнут.

  Кому война, а кому мать родна.

  Жестока она. И морально жестока. Сейчас это чувствую, но слово не воробей, а написанное не вырубишь.

  

  Тяжело даются отдельные моменты жизни; тяжело как... по сугробам бежать.

  

  Видел иконки картонные, настоящие, нательные, в виде календарей и пр. Видел затёртые, зачитанные связки писем, носимые в карманах, как самое необходимое.

  Водилы из 'печек' для сухого горючего делали большие блестящие кресты и ставили их на лобовое стекло, заткнув за уплотнитель. Эти кресты было видно издалека...

  Нет у меня иконки и писем тоже нет. Зато на ниточке, из стропы запасного парашюта, нательный крестик. Он меня сбережёт.

  Война - это когда верят.

  

  - Ну за здоровье...

  Между первой и второй пуля не должна пролететь:

  - За ВДВ!

  Затем вставая:

  - Третий тост... За тех кого с нами нет...

  Склонили головы, помолчали, выпили.

  Появляется раскованность, за столом расслабляются, закусывают.

  Далее четвертый тост:

  - За то, чтобы за нас не пили третий.

  - Это не возможно.

  - ???

  - Ну ведь мы же не вечные. И за нас когда-нибудь выпьют. За то,- предлагаю,- чтобы за нас пили третий как можно позже.

  - А-а-а, ну давай, - неуверенно так...

  На самом деле лучше чтобы это случилось ВОВРЕМЯ. Но это уже совсем сложно...

  

  Пришла весть.

  На 'большой земле' убили боевого офицера. Убила его жена, спящего, ножом. Приревновала.

  Как глупо.

  Жёны убивают своих мужей с одной мыслью: 'даже такое ничтожество как мой муж меня не любит'.

  

  Люди здесь ждут. Ждут команды. Ждут возвращения с задания. И даже на задании ждут в засадах, ждут нападения. Ждут раненных. Ждут здоровых. Ждут отдыха. Ждут писем. Ждут вестей. Ждут вертушки. Ждут колонны. Ждут замены.

  Основная задача здесь - быть готовым; ко всему. И поэтому ждём всего. Как только чего-то не ждёшь - оно случается.

  Война - это ожидание.

  

  На наши передовые посты вышло несколько десятков раненных, измождённых, безоружных духов. Стрелять не стали.

  Куда их девать?

  Посадили в тентованные 'Уралы', повезли на Ханкалу. Дорогу перегородили местные: отдайте, мол, раненных.

  Отдали.

  А куда их девать?

  

  Однажды утром мы заметили толпы местных, стоящих на дороге. Люди спешно покидали свои дома. Уходили все.

  Начальник пришёл с совещания.

  - Всем в готовности, на нас идут до трёх тысяч духов. Местное население покинуло свои дома в полном составе. Усилить караулы, определить сектора обстрела...

  Не верилось мне тогда в это. Откуда духи? До Грузии почти дошли.

  А вечером глухо мощно заухали САУ, резко, часто гремели Д-30.

  В двенадцатом часу начальник пришёл с совещания:

  - Псковичи ведут тяжёлый бой... говорят до двух с половиной тысяч духов... Потери у наших 85 человек.

  На следующий день туляки - хорошие товарищи и соседи (50 метров) позвали нас, приходите, интересно. Мы пришли. У них в АП-шке два офицера ГРУ, попавшие в плен к духам ещё в августе, в Дагестане. Истощенные, больные. Бежали они, когда вся эта заваруха началась.

  - Ну что там духов то хоть побили?

  - Ещё как, только первым залпом, на наших глазах, тридцать боевиков клочьями разлетелись...

  Остальное про шестую роту вы всё знаете.

  Я во втором батальоне 104 ПДП службу начинал...

  

  Ещё через пару дней с вертушкой села к нам группа спецназа. Они взяли духа из разбитой и обескровленной накануне, благодаря шестой роте полнокровной 'дивизии' боевиков.

  - Мужики, что-то он не побит даже?

  - Да ну. Профессионалы следов не оставляют.

  Этот же вертолёт унёс спецназ назад, в горы, оставив духа и чистого, бритого полковника - прокурора с Ханкалы, ждать попутный борт.

  И мы ждали борт - отправить раненых.

  Дух стоял, опустив голову и, натянув вязаную шапку до самой бороды. Наши раненные и больные (обмороженные в горах) без особого любопытства, издалека следили за ним.

  Кто-то из офицеров подошел к полковнику:

  - Чеченец? Араб?

  - Русский он. Тринадцать лет отсидел, опять что-то натворил и ушёл сюда воевать, подальше от ответственности.

  - Русский? - офицер с новым интересом посмотрел на духа и, уже забыв про полковника, не спеша, подошёл к тому. Одной рукой (вторая болталась подвязанная к шее) стал открывать ему лицо. - Шапочка у тебя неудобно, дай-ка, поправлю, - он почти стянул шапку с головы. - Голову подними. - Дух - крепко сбитый, в расцвете лет детина, голову поднял, но в глаза никому не посмотрел, уставившись в одну, лишь ему видимую, точку. - Может, курить хочешь?

  Раненные, с деланным равнодушием, начали подтягиваться поближе. Полковник принялся совершать какие-то судорожные движения похожие на нервный тик:

  - Мужики, мужики, чё вы, а..? Для него война уже все равно кончилась... Ну уважайте себя десантура, он же пленный.

  Офицер стоял прямо напротив духа, глядел перед собой, о чём-то раздумывая.

  - Ладно, - обратился он к подошедшим бойцам. - Не мы его в плен взяли...

  

  *

  

   '8 марта странный, здесь, праздник, как и все, надо сказать.

  В этот день хотел быть уже дома. Что-то не получилось. Не смог. Зато могу подвести некоторые итоги.

  1. Проведено в Чечне 92 дня.

  2. осуществлено восемь перемещений лагеря, множество 'просто' поездок и ещё одно перемещение палатки.

  3. проведено 7 общих анестезий, оказана помощь некоторому числу тяжелобольным и раненным, в том числе местному населению и духам. Множеству просто больных и раненных. Собственноручно выполнено две небольших операции раненным и операция по удалению иглы из трахеи.

  4. проведено N-ное число часов с оружием, на боевом посту.

  5. переосмыслено отношение к кое-чему и кое-кому.

  6. прочитал несколько очень хороших (и несколько не очень хороших) книг.

  7.Очень устал.

  Принесли раненного, пошёл...'

  

  Наконец-то домой! Домой! Доделываю все дела, не оставляю никаких долгов и, вон чёрный дым из трубы, сжигаю всё, что с собой ненужно. Чтобы не вернуться сюда НИКОГДА.

  Но есть дороги которые выбирают нас... А может и по обоюдному согласию.

  

  И снова на броне.

  Многодневную, перемешанную с водой грязь, природа накрыла белым-белым, искрящемся на морозце, скрипучим снегом.

  Час езды с остановками и мы на улицах Шали. Странно, путь 'туда' занял три с лишним месяца.

  Домой! Домой!

  

  

   ПОСТОЯННАЯ ДИСЛОКАЦИЯ.

   Через восемь месяцев снова был в Чечне, но всё было уже совсем по-другому.

   Почти ППД (пункт постоянной дислокации): палатка наша, палатка срочников, палатка больных, хо?зяй?ственная палатка, собственная деревянная баня с душем, и наша знаменитая АП-шка, раскинув кры?лья, на приколе, колеса в землю вросли. Электричество, между палатками деревянные дорожки, весь наш маленький лагерь затя?нут маскировочной сетью, свой турник и гири. Спим на кроватях! и у каждого по тумбочке.

   Кормят неплохо. Не голодаем. Да люди посылки из дома получают.

   Можно жить.

  

   'Сейчас не то, что в первую командировку: практически не стреляют. Тихо непривычно. А остальное: грязь, погода, природа и всё-всё очень знакомо, даже люди. Как будто в прошлое вернулся'.

  

   Группировка огромная: десантники, пехота, артиллеристы, 'вованы' (внутренние войска), СОБРы со всей страны, Из 'Альфы' и 'Вымпела' ребята к нам в баню ходили.

   Вокруг посты и мины. Всё серьёзно.

  Отсюда уходили на задачи: у каждого свои.

  Вот у СОБРов целый парк машин, среди них новый дорогущий джип - у 'хозяина' на него никаких вообще документов. В посёлках находят: иногда машины, иногда оружие, иногда боеприпасы, консервы тоннами, экипировку, изредка пропавших людей или разыскиваемых уголовников.

  И почему это местные против зачисток?

  

  Здесь была возможность сравнить, кому как служиться и кто чем живет. С разными людьми общались с разных силовых структур и с разных городов...

  Лучше всех снабжались маленькие подразделения. Особенно все те, кого называют ментами: ОМОН, СОБР, сводные подразделения различных УВД и т.д. У них было все. Одна палатка под расположение, другая - под склад, заваленная под потолок всем самым необходимым: минералка, крупы, овощи, фрукты, грибы, хлеб заспиртованный, чай, кофе, сахар, соль... короче, живую воду найти можно было 'в концервах только'.

  - Миха, - говорили они, - ну как ты себе представляешь, приходим мы к какому-нибудь владельцу магазина там, или рынка, или еще чего-нибудь и говорим: 'Братва на войну уезжает, не хочешь ли ты чем-нибудь помочь?' Как ты думаешь, он нам откажет?

  В первую половину (наступательную) второй чеченской нам элементарного не хватало: валенок, ковриков, рукавиц, шапочек, свитеров, бронежилетов нормальных...

  В подразделениях бутылка минералки за счастье. За исключением тыловиков, конечно. У тех много чего, но они все лишнее на продажу отгружают...

  Среди командования, люди нормальные тоже есть. Я говорю:

  - Леш, а где наши спонсоры?

  А он мне:

  - Послали меня как-то к спонсорам, прихожу, объясняю ситуацию... нормальный мужик передо мной. 'Я свой бизнес зубами выгрыз. А вот у ваших заправки, магазины, кафе, коттеджи... что они своим не помогут?' Ведь прав он.

  Отчасти.

  У некоторых от армии есть все.

  Я не осуждаю.

  У самого душа в язвах.

  Я констатирую.

  А простые люди все что могли, присылали, с теплом душевным. Спасибо им.

  

  Селения рядом богатые, каменные заборы. Во дворах лабиринты каких-то жилых и нежилых построек. Дома глухой стеной наружу - окнами во двор. Смысл: 'Мне нет никакого дела до того, что происходит на улице, но и вы все ко мне не лезьте'.

  А муэдзины, которые с минаретов призывают на молитву, раньше (до появления громкоговорителей) слепыми были.

  

   'Здесь есть время глядеть на небо. Все без исключения знают в какой фазе Луна, а звёзды на самом деле огромные как апельсины и млечный путь действительно - молочный.

  Здесь снятся удивительно чУдные сны, такие чудные, что под их впечатлением их находишься как минимум целый день. Отчего это так?

  Насколько здесь чисто на небе, настолько грязно на земле...'

  -А у нас в С. Большая Медведица правее.

  -Правее относительно чего?

  -Слушай, вот эти твои придирки сильно раздражают. Просто правее и всё.

  

  Наш батальон разгромил небольшую базу духов. Взяли продовольственный склад, оружие, паспорта, и письма.

  С операции зачем-то притащили убитого духа. Куда его? Конечно в медпункт.

  На х..я, товарищи командиры это вам надо? Ничего, пускай пока полежит.

  Дух молодой - араб, наёмник. Убит пулей, в шею. Невысокого роста, смуглая кожа, чёрные кучерявые волосы, бакенбарды.

  Несколько дней труп лежал за палаткой, пока его снимали и фотографировали всевозможная пресса и любители.

  Потом зарыли у полевой дороги, здесь же недалеко.

  

  Народ философствует. Фраза дня:

  - Брось нашего человека в пустыню; через два часа он - пьяный. А воду не найдёт.

  

  Иногда мысли спасают. Иногда губят.

  Меня пытаются погубить. Но я ими спасаюсь.

   'Чеченские' мысли.

   'Проститутка - древнейшая профессия', - столь явная и распространенная глупость, да ещё и столь живуча. Прежде чем расплатится с проституткой кто-то, как-то, чем-то должен был заработать. Правильно?

  И глупость эта, столь явная и распространенная, к сожалению, не единственная. С глупостью, как с тараканами, бороться бесполезно. Хотя умному человеку любая глупость - повод для плодотворного размышления, а остальным всё равно.

  Удивительно. Много раз наблюдал, как ради какого-нибудь дела собираются, умные (по отдельности) люди и совместными усилиями творят такую глупость, что и не каждому дураку под силу. Парадокс? Нет. Где грань между дураком и умным?

  Раньше не понимал расхожее: 'Не для средних умов'. Теперь понял. Дурак и умный стоят очень близко друг к другу, завершён виток по спирали. И дела их порою настолько похожи, что иногда невозможно различить, можно сказать только:

  - Либо очень умный сделал, либо дурак.

  Примеры здесь не уместны они вокруг. А уже однозначное распределение: 'умный - дурак' прямая обязанность 'средних умов'. Поэтому, часто оценку 'дурак' воспринимаю как комплимент.

  Как же все-таки отличить дурака от умного? По поступкам, но очень не спеша.

  Поступок дурака - это поступок, повлекший за собой вред: ему самому, окружающим или всем вместе. Если же поступок вроде дурацкий, но ничего кроме смеха и (или) мыслей не вызывает, надо призадуматься: 'А дурацкий ли это поступок'? Ведь юродивость удел умных людей. Итак, умный, дурацким поступком заставляет или смеяться или задуматься. Дурак, в принципе тоже, но ценой несоизмеримой:

  Как-то утром, часов в 8-9 заходит к нам в палатку (дело было на чеченской войне) непохмелённый подполковник, с целью поправить здоровье, и начинает хвастаться пистолетом. 'А пистолет у него знатный был' с глушителем. Передергивает он, значит, затвор (!?) и... простреливает себе кисть левой руки; прямо на глазах у изумленной публики. Во как! Он и сам изумлён. И все ему до слёз благодарны за то, что он никого не убил!

  А мы в землю вкапываемся, бдим, караулы выставляем... Не-е-ет милые, от дурака не спасёшься ни в окопах, ни за железными дверями. Как говориться: и от чёрта - молитвой и крёстным знаменем, от дурака, - никак.

  Или вот ещё случай того же дня, про ещё одного дурака, хотя и менее трагичный. Многие сверхсрочники, призвавшиеся специально в Чечню, видя как здесь тяжело, как тараканы искали 'щели' чтобы 'законно дезертировать'. Приходит ко мне на приём, этим же утром (уже не в первый раз), такой сверхсрочник (лет 25) с далёкого блокпоста. С незначительными жалобами и с соответствующей болезнью. Осмотрел его, сказал, что ничего страшного, ну да ладно, приноси 'Книгу записи больных' (с которой он обязан был прийти сразу), напишу тебе, дескать, освобождение от служебных обязанностей на трое суток (ну устал человек, пусть поднаберётся сил). Дурак, вяло, отклеивая сапоги от почвы (грязищи по колено), поплёлся на свой дальний блокпост. После обеда ложусь отдохнуть: по расписанию перерыв, по распорядку личное время, неотложной работы нет - благодать. И только 'впал в нирвану', заходит в палатку этот сверхсрочник и требует обещанной записи. Я, спросонья, говорю все, что думаю про распорядок дня и про него лично. Но делать нечего беру 'Книгу записи...' открываю и вижу, что 'освобождение' ему, дураку, уже написано, на трое суток, вчерашним днём, о чём ему с восторгом и сообщаю... И идёт понуро дурак со своим 'освобождением' в своё дальнее расположение... Смотрю ему в след и мне его жалко.

  Кстати, ещё один признак дураков, но он индивидуально мой: мне дураков жалко.

  Чем выше чином дурак - тем больше глупость.

  И еще одно: образование ума не прибавляет.

  Встретили ещё один Новый Год на этой негостеприимной земле. Не снежинки, грязь только.

  До 17.00 было трезво и грустно, потом пришел Серега в наряде деда мороза и наша медсестра в роли снегурочки, они уже поздравили наши подразделения и позвали меня поздравлять всех. Вообще всех.

  И мы пошли поздравлять. Новогоднюю пару везде привечали, взрослые мужики из различных силовых структур радовались как дети. А Серега, беря очередную рюмку, приговаривал:

  - Я то уже выпил, вы вон Снеговику налейте, - и показывал на меня пальцем. Все удивлялись (я по началу тоже), глядя на ничем непримечательного меня, но радушно наливали.

  Наши, подняв меня в 23.45, рассказали, что уже в двадцать ноль-ноль я предстал перед изумленными очами коллег и сразу же, приняв строго горизонтальное положение, велел разбудить ближе к празднику. Что они и сделали, ибо пора идти во второй батальон, куда нас пригласили.

  Дальше все было чинно и весело. Бой курантов, бокал шампанского, стрельба всей группировкой (и всех группировок) вверх из всех видов оружия, запуск всевозможных ракет и прочие праздничные мероприятия, которые закончились для меня, у разведчиков, просмотром праздничных телепередач.

   ИСТОРИИ ОДНОГО ДНЯ

  Мы стояли полевым лагерем в одном из предгорных районов Чечни. Всё нижеописанное случи?лось в один и тот же пасмурный, тёплый зимний день. У нас был 'банный день', в те минуты, ко?гда мы соби?рались на помывку, ВВ-шники принесли раненого пса. Несли его на тяжело провисшей плащ-палатке не?сколько бойцов, и казалось, будто несут человека. Когда процессия зашла в крыло автоперевязочной, плащ-палатку опустили на досчатый пол. С неё прямо мне в глаза смотрела огромная, когда-то здоровая овчарка. В неё выстрелил без веских причин человек и ранил; и ранил смер?тельно. Пёс смотрел спокойно огромными, грустными, разумными глазами. Он не просил помощи, он ждал того, что должно было про?изойти. Он знал всё то, что знали мы и то, чего мы ещё не знаем. Наши хлопоты отвлекали его всё меньше и меньше от того важного, неотвратимого события, к которому готовилась его большая животная душа. И от того, что его окружали лишь люди или от чего-то ещё всё было очень-очень по-человечески. Пёс уми?рал...

   Чуть позже наш батальон вернулся с задачи и доктор, выезжавший с ними, рассказал, что к ним на окраине одного из сёл прибилась семнадцатилетняя чеченка. В одном платье вся синяя и дро?жащая от хо?лода она была задержана нашими бойцами. Девчонку обогрели, накормили и выслу?шали её историю: Нескол?ь?ко дней назад в одном из чеченских селений её изнасиловали боевики, униженная пришла в отчий дом и всё рассказала. Её отец (отец? человек ли?), оценив произошедшее и сделав свои выводы, стал насиловать сам. Не выдержав издевательств и страданий она, в какой-то миг, вырвалась и в чём была, убежала. Идти совсем некуда и, от безвыходности, она пошла или на пули, или за спасением к одному из блокпостов батальона. Часовые не стали стрелять и не прогнали несчастную. Молодой офицер отдал че?ченке свой буш?лат. Ночевала она в 'нашей' палатке и ела 'нашу' пищу. Рано утром, когда батальон сни?мал ла?герь, командир батальона приказал оставить её. Колонна тронулась, а девчонка так и осталась сто?ять, глядя ей в след, маленькая, беспомощная, всеми проклятая и покинутая, завернувшись в огром?ный бушлат, так и не найдя ни пули, ни спасения...

  И в этот же день к нам поступил на лечение здоровый, ушастый солдат со страшной, черной странгуля?ционной бороздой на шее; он не хотел служить и пытался повеситься в туалете...

  

  На блокпост пришёл чеченец:

  - Ребята, застрелите вон ту корову.

  - Твоя что ли?

  - Нет соседа. Застрелите; он человек очень плохой...

  

  Вокруг горят факела. Не промасленные тряпки на палках, а гигантские газовые факела. Ночью их хо?рошо видно.

  А вблизи них даже земля под ногами гудит.

  Газа здесь полно.

  Под Ойсхарой очень долго стояли. Обжились настолько, что каждая палатка отапливалась газом.

  Врезка в газопровод, редуктор, шланги, регулировочный краник, закругленная металлическая трубка с дырочками в буржуйку и: хочешь тебе пожарче, хочешь попрох?ладнее и с дровами никаких проблем.

  Однажды ночью проснулись от холода - газ не горит: нету. Вышел на улицу; четверть горизонта полы?хает заревом. Духи взорвали газораспределительную станцию, оставив наш лагерь без газа. Нам, то что, а вот десяток селений без тепла остались... Местные и сделали всё в два дня; зима всё-таки. А через четыре взорвали снова и опять ночью. Чинили опять местные...

  Против кого воюете душары?

  Большие резиновые сапоги, камуфляж. Нет: камуфляжи, много, разные и сапоги разные, и люди, но все-все в форме и вязкая, по колено, грязь, и всё зелёное, грязно зелёное или чёрноё, или про?сто грязное. Боец, там, там разувайся. Что у тебя? О-о-о, да не переживай, - это просто вши и про?сто у тебя, их очень-очень много. Сожги тельняшку, прокипяти форму, и всё пройдет; на время конечно.

  Война - это пир вшей.

  Война - это грязь. В прямом смысле этого слова.

   НАДЕЖДА.

  В полупустой комнате с единственным мутным, зарешёченным окном, в напряженном ожидании сидели четверо, среди них один переводчик - молодой парень с высоким лбом.

  Приоткрылась дверь, на пороге возник вооружённый человек. Он медленно оглядел присутствующих, что-то, растягивая слова, сказал, оглядел ещё раз и неторопливо удалился. Трое тревожно, с надеждой уставились на переводчика. Тот, некоторое время сидел, неподвижно глядя в пол, затем поднял задумчивые глаза, словно впервые увидев своих товарищей, чуть удивился и вдруг засмеялся. Он хохотал молодо, искренне, до слёз.

  Трое, не прерывая его, сидя на местах, ловили его взгляд и неуверенно улыбались: 'Он же понял, что было сказано и вот теперь радуется'.

  Переводчик чуть затихал, вытирая ладонью слезы, смотрел на троицу и вновь взрывался смехом: 'Ведь они-то еще ничего не знают'!

  

  На войне замечаю парадокс времени: дни мелькают как телеграфные столбы в окне бегущего ваго?на, а минуты тянутся бесконечно как провода на них.

  

  Здесь в постоянном напряжении, на работе 24 часа. А делать нечего.

   *

  22 февраля за неполных две недели до замены наша колонна пошла на 'Гюрзель' (Гюрзельский мост - граница с Дагестаном) встретится с колонной с большой земли и закупиться перед праздником. На обрат?ном пути наших из засады расстреляли.

  - Везут раненного, на всякий случай готовьтесь принять двоих.

  Привезли троих убитых, раненных одиннадцать из них двое смертельно.

  -Жгут сюда, быстрее!

  -Что-нибудь сделайте, хоть что-нибудь!

  -Я буду жить? Я буду жить?

  -Cюда, быстрее. Держи аккуратнее; Будешь, конечно, будешь.

  Война - это когда жить хочется.

  Война-это смерть.

  Благодарю судьбу за каждый подаренный день.

  Здесь, это отчетливо понимаешь.

  Повезло нам, вечер, а у нас две вертушки сидели. Мы не успеваем, все раненные тяжелейшие. Ох, как повезло, что вертушки здесь. Жгут, повязка, промедол. Жгут, повязка, промедол. Быстрее, быстрее. Отпра?вили всех живыми. Дай Бог. Всё, всё водки и спать - ночь уже. А на утро: что тут? Кровь на досках, кровь на земле, кровь в лужах и по?всюду грязь, - много, очень много людей здесь вчера побывало. Отти?рать, отмачивать, отдирать...

   Война - это кровь с грязью.

  

  На следующий день приехал генерал с Ханкалы сильно ругался. Говорил, что колонну расстреляло три человека, сняли на камеру и уже запустили в Интернет.

  И нам это в упрёк.

  Да, какая разница сколько человек с хорошо подготовленной засады с 'УТЁСА' и ПКМов. Полмину?ты дела для профессионалов, а такие там есть.

  Видел я всех раненных и покорёженную, пробитую насквозь броню БТРа, из него со всем прочим ячейки с яйцами разгружали...

  

  В прошлые века, на жесточайших войнах, кровь, грязь, труд, золото и вино доставались всем. Это хоть честно.

  В двадцатом, а теперь говорю и за двадцать первый век: кровь, труд, грязь достаются одним, а вино и золото другим, - это 'цивилизованные' войны.

  

  Страх тяжелее черепахи.

  

  Стонет, кричит, корчится, извивается как обезглавленная змея в предсмертных муках...

  Это больная совесть моя.

  

  За написанием дневника заметил интересную вещь; когда садишься писать, выявляется истинное настроение. Верно, по-видимому, говорил один старый подполковник, что истинная натура чело?века выявляется, когда тот пишет объяснительную.

  Иногда ну всё не так, всё плохо, а садишься писать 'строчится' сплошной анекдот. Иногда всё весело, а за тем же занятием прошибает какая-то фиолетовая меланхолия.

  Как пример: ФИОЛЕТОВАЯ МЕЛАНХОЛИЯ

  Четыре десятка вечеров в этом забытом Богом месте. Темнеет рано. Зима. Опостылевшая обста?новка.

   Сижу. Скучаю. Хочу что-нибудь делать. Хоть как-то себя выразить и ни одной мысли. Тяжёлое состояние. Раскис? А что так? Ну, давай, ты же писал о неограниченной духовной свободе при стеснённой физической. Писал? Ты писал? Вперёд, свободен. Ая-яй, не получается? Давит обста?новочка-то, давит. Серостью, однообразием, напряженностью. А как же люди годами воевали и сидели десятилетиями? Нюни распустил. А туда же: 'Духовная свобода! духовная свобода'! Учиться надо этой свободе и уроки эти тяжкие. Хорошо, что хоть понимаешь: 'Нужны они'. Они бесценны. Да и вправду: есть время подумать... Обо всём.

  Только почему-то лезут в голову именно дурные поступки и за них как-то особенно стыдно. А хоро?шие, даже если вспоминаю, не так душу греют. Видать мало их было...

  Водки не хочу... А вокруг лес, холмы, туман и грязь. И чуть видная, хлорным пятном на серой ткани, лужа.

  След хочешь оставить? Да ведь твои каракули и при жизни-то никто не читает, а уж после смерти и подавно не станут. А может хоть кто-нибудь? Ну, хоть один человек, а? Ну, хотя бы до этого места. Хоть один. Ничтожная вероятность. Сколько людей сейчас сидят и пишут, а сколько уже написали, а сколько хотят писать? И все они хотели, хотят или будут хотеть, чтобы их прочи?тали (труд все-таки). Ну а сам ты читал когда-нибудь рукописи? То-то же.

   Если предоставится возможность перепечатаю всё и может тогда, кто-нибудь прочтёт и о чём-нибудь задумается - это очень важно.

  

  Бумага всё стерпит. Эти маленькие блокнотные листы меня спасают. На них кричать можно, никто не услышит.

  Вот сейчас я КРИЧУ!!!

  

  С домом связывался через космос. Ребята приносили. Чемоданчик такой, типа ноутбука, ловишь 'экраном' спутник, набираешь номер и говоришь. Слова как жеванные доходят, меня мама один раз даже спросила: 'Ты там пьешь что-ли?'

  Пью мамочка, пью. Но с тобой, родная, только трезвым разговариваю и то, видишь без толку...

  - Здравствуй мамочка. Да. Долго не могу... Да, мам... Я знаю что ты догадалась... всё нормально... да... да... Это связь такая... Нормально... Как ты? Справляешься? ... Как отец? Хорошо... да... да... Хорошо мамочка... Позвоню обязательно... До свидания мам...

  

   Очень сдержанно отношусь к чужим оценкам себя и своих дел. Хорошие оценки, даже если они справедливы, расслабляют разум и холят самоуверенность. А плохие, особенно если они несправедливы, огорчают, снижают рабочий тонус.

  И те, и другие мешают работать.

  

  Самое вкусное блюдо на свете: разогретая на печке тушёнка в банке с мелко покрошенным чесноком. И с хлебушком. И с водочкой. Под задушевную беседу полушёпотом (бойцы спят).

  Большой и добрый Серёга. Это он так готовит.

  

  САМОЕ ЦЕННОЕ НА ВОЙНЕ.

  Самое ценное на войне - это, конечно же, люди.

  У людей самое ценное жизнь.

  Потому ценится все необходимое для жизни.

  А среди жизненнонеобходимого особо ценится: водка, сало, майонез, книги (газеты, журналы) и письма.

   ПИСЬМА

  А как ждали вестей из дома! Как их ждали. День прихода колонны - праздничный день - получали письма и посылки. Вечером из посылок доставали домашний провиант, кетчуп, майонез, различные напит?ки и гуляли всем миром.

  Вести из дома - это самое важное из того немногого, что, там, душу греет.

  Просто надо знать, что всё не зря. Что, то - что ты делаешь и ты сам кому-то нужен. Это необходимо ТАМ знать.

  День отправки колонны - день надежды. Писали и передавали письма и начинали ждать ответа.

  Тоже писал письма и ждал посылки и ответа.

  Потом писал письма и ждал просто ответа.

  Просто ждал и думал.

  А под вывод многое понял...

  Дело, которое мы там делали - необходимо.

  

  Постоянная дислокация не значит без выездов.

  Ездим блокировать населенные пункты, пока ВВ-шники их зачищают. Блокировть, это значит, роты по окраинам и никто не заезжает-выезжает и не входит-выходит. А зачищать, это значит, как расческой по каждой улице и каждому двору пройти, или адресно, по наводке. Иногда такие мероприятия приносят плоды. Проще всего найти угнанную машину. Стоит, как правило, документов никаких... разбаловалась за годы Чечня дешевым транспортом и самопальным бензином. Все же остальное спрятать можно в огромных количествах, потому что дворы застраиваются там сплошь, невообразимыми площадями лабиринтов, за высокими заборами, да еще и глухой стеной наружу. Во всяком случае с высоты БТРа создается впечатление, что в каждом таком дворе роту спрятать можно, что уж говорить об одном человеке...

  

  О службе и разведке.

  Выехали с разведротой на РПД (разведовательно-поисковые действия) в горно-лесную глушь. Такое ощущение, что сюда и советская-то власть никогда не доходила.

  Ехали сначала по дороге, потом по плохой дороге, потом по руслу реки, по полю через лес... Здесь кромка леса сплошь изрыта траншеями и окопами для стрельбы лежа, сотни метров фортификаций. Патроны в патронниках, стволы БМД в разные стороны, головы тоже.

  До места добрались без приключений, место - высотка, разве что вода с неё стечет, лес с двух сторон вплотную подступает, изрытое арыками поле с третьей, и лесная поляна с четвертой стороны.

  Командир, опытный разведчик. Сразу закопались, БМД по периметру, БТР как дежурный автомобиль на стрёме, посты. И самое главное вон стадо пасется; трое, скрываясь, туда. Нет, не барашка захотелось. За пастухом. Принесли связанного и в БТР посадили под охрану. По нужде до ночи никак. Пастух он или не пастух, это еще вопрос, но нам он пригодится.

  Чеченцы быстро своего хватились. Все в окопы и палатку попрятались: делегация из села идет. Только командир, да пара бойцов на границу лагеря вышли.

  Дальше игра с обеих сторон начинается:

  - Не видели пастуха?

  - Нет, не видели.

  - А то у нас пропал.

  - Не знаем ничего.

  - Ну ладно будем искать.

  - Ага, давайте...

  И вправду по склону цепью походили и даже женщины.

  До темноты снова делегация:

  - Отдайте человека.

  - Знать ничего не знаем, и ведать не ведаем, еще раз придете, сочтем за разведку...

  Человека четыре их, пять призывного все возраста отошли метров на пятьдесят, им вслед очередь из БМД (пушка - 30 миллиметров, рядом стоишь, выстрелит - контузить может) над головами и разрывы снарядов метров двести пятьдесят - триста впереди. Те не только не пригнулись, но даже не обернулись рукой помахать, как шли, так и продолжили.

  - Смотри: пастухи, бля...

  Две разведгруппы ушли в засады.

  А БМД-шка (курсанты и лейтенанты первого года службы называют небрежно - бэха, а потом, и всегда ласково - бэшка). Так вот БМД, ближайшая к нашей единственной лагерной палатке, ночью выстрелила три короткие очереди. В голове звон, на языке вкус адреналина. Если кто и спал где-то, то проснулся уже в окопе с передернутым затвором.

  Оказалось, командир роты проверил боевую готовность. Улыбается, шутит - доволен.

  Утром вернулись группы - безрезультатно. Ни одной машины не проехало. Хотя за десяток километров, затемно, скрытно выдвигались.

  Днем собрались, и поехали восвояси, лес с траншеями, поле, русло реки... И никто нам фугаса не поставил, и не обстрелял из автомата и не следил даже.

  Приехали, достали из брони чеченца, поговорили с ним ФСБ-шники, ничего на него нет. Посадили в зиндан. Через два часа из его селения представители приехали:

  - Ваши нормально от туда-то вернулись? Отдайте нам нашего человека, он у вас в зиндане.

  Отдали.

  Нормально он нам послужил.

  

  'Пупок' перерытый траншеями, четыре маленьких палатки, круговая оборона. Ночью две группы уйдут в засаду, но ещё не ночь. Двое малознакомых друг с другом людей:

   -Приеду, с женой разведусь.

   -Давно ты женат?

   -Девять лет.

   -Детей нет?

  -Двое.

  -Как же так?

  -Ну и что же что дети. Хватит уже друг друга мучить... и детей тоже. Можно конечно ещё 'протя?нуть', но для чего? Я там не нужен.

  -Веришь, нет, сижу и мысли у меня подобные. Два месяца здесь, вся страна поддерживает, как мо?жет, а из дома не заслужил ни одной записки ...

  Вот ведь сука - война.

  *

  Так, одеваемся: зимнее бельё, свитер, олимийка, кашне, шерстяные носки, валенки, бушлат, сверху бронежилет и разгрузку, две вязаные шапки, капюшон, перчатки и шубенки. Так что ещё? Ага, сумка ме?дицинская через плечо на одну сторону, автомат на другую. Всё? Ну, тогда поехали. С трудом залажу на БТР, нахожу место, сажусь и цепляюсь. В путь.

  Не слететь бы. Ямы, ухабы, лужи. Но это не самое страшное. Вот оно - нормальная дорога. Набираем скорость. О-о-оо. Вот это да.

  Бронежилет у меня классный, с 10 метров от пули из СВД спасёт, но не от ветра. Вы знаете, что броне?жилет ветром продувается? Ещё как. Такое чувство будто голый.

  Интересно, как там, в тундре, люди живут?

  

  * Засада.

  С РПД (разведовательно-поисковые действия) разведчики привезли двоих пацанов. Оба без правой ноги, оба очень тяжелые.

  Все, что могли, сделали в АПшке, но спасти их могла только срочная операция.

  Вертушек не дали. Но везти надо. АС (автобус санитарный) и БТР сопровождения, на броне оставшиеся мальчишки их взвода и взводный - старший лейтенант.

  По каким-то своим, непонятным простому смертному делам, и совершенно не в тему, прицепилось к нам, для поездки на Ханкалу некое должностное лицо... ну да ладно места не жалко.

  Загрузили раненных в машину и пошли: быстрей. Быстрей не получается, на каждом блоке проверка, водитель кричит. Пацаны плохи, заострённые бледные лица, оба без сознания.

  Доехали, довезли. БТР не стал заезжать за КПП Ханкалы, остановился чуть, не доезжая, а мы про?ехали до госпиталя. Мальчишек сразу в операционную. Тогда же из госпиталя выписали семерых наших. Их посадили в кунг АС-ки и поехали. Доехали впрочем, лишь до КПП, оно было уже закрыто - в темное время суток передвижение запрещено. Всем надо на базу, не рассчитывали на ночлег в чистом поле: ни еды, ни спальников, да ещё семеро только 'выписанных'. На передний план выступило тогда должност?ное лицо:

  - Щас, поедем. Щас я этот КПП застрою. Щас откроют нам...

  Не поехали, не открыли, не застроил. Вернулся притихшим.

  Спасибо какому-то не то генералу, не то полковнику, не выпустил он АС-ку с одиннадцатью челове?ками на борту и с одним (у меня) автоматом.

  После краткого совещания решили, меня (как могущего в любую секунду потребоваться доктора) всё-таки отправить на БТРе, который ещё ждал за шлагбаумом, а остальным ночевать здесь. В бэтэр пересело и должностное лицо.

  Сумерки. Почти темно, туман. Едем на БТРе, нас четырнадцать. Далеко ещё до дома. Понесло ведь... Город А. До 'блока' километра полтора. Слева светятся витрины импровизированных магазинчиков и окна жилых в том числе многоэтажных домов. Слева темень кромешная там длиннющий забор из бетонных плит и заброшенный завод. Первая очередь трассерами чуть выше головы.

  -Стой! ..ять!.

  С БТРа всех сдуло. Но ещё растерянно стояли, спрятавшись за броней.

   -Зеленую ракету!

  -Вот сука. Свои!!

  -Коля, не свои это! Назад!

  Ещё очереди навстречу, уже не трассерами.

   -Ах ты...

   -К бою!!!

  Взрыв гранаты РПГ (ручной противотанковый гранатомет), близкий и тихий, как в кино, только боец рядом, по настоящему упал:

   -А-аа-а! Нога! Ногу больно!

   -Здесь ещё раненный!

  -Ну п...сы держите...

   -Ногу, ногу больно...

  Неужели по нам? Неужели по мне? Неужели бой? Молодец наводчик, но не туда чуть-чуть. Эх, не видно ему. Браток, слышь, там? Правее!!! ещё... Вот так. Что там? Стра-ашно:

  -Сюда ползи, сюда! Доползёшь? Сейчас, сейчас потерпи. Терпи тебе говорят, - В БТР голуб?чика, в БТР. Вот так. Всё кажись? Молодец наводчик. И Коля молодец. Теперь пожалуй и мне можно... И это весь 'рожок'?! Б-блин. На долго ли хватит? Ладно, кто там, получайте одиноч?ными. Что уходим за бро?нёй? Уходим так уходим. Далеко до блока? На выезде? Хорошо, на блок так на блок. Куда? Спереди? Нет проблем. Как 'смотри на лево'? ещё и слева могут?! Водила правее!

  И как сейчас вижу: магазины: открытые двери, освещённые ещё витрины: бутылки, пакетики какие-то, весы и ни души. Зажатые строениями, усиленные многократно эхом, звуки боя.

  Справа, метрах в двадцати, перебежками, двое темными силуэтами на фоне витрин - хорошо вижу.

  Ствол на уровне глаз.

  -Не стреляйте! Свои!

  А мог бы и убить.

  Правее! Выберусь если - сразу домой, ни медалей не надо, ни денег, ни славы. Лишь бы живым, к семье. Короткие и длинные очереди. Это по нам. Вот гады. Неужели сейчас? Как это будет? Куда прилетит? Смотрю я! Смотрю! Свою пулю, говорят не слышно. Сразу в голову, - даже не испу?гаюсь. Неужели сейчас..? Да, лишь бы живым и здоровым...

  Подъехав на встречу и выхватив нас из спасительной темноты дальним светом фар, остановилась 'гражданская' машина.

  -Погаси фары сука!

  Куда там. 'Не понимают'. Здоровый разведчик лупанул с ПКМа на вскидку, от бедра; фары мгно?венно погасли, машина растаяла в темноте.

  У механа первый выезд, молодой ездит плохо. Правее! Не стре?ляй!!! Молодец наводчик. Опять по нам. Что? в броню? Оружие на предохранитель! Не влезли? Ничего, мы сейчас как обезьянки... Готово. Пошёл! Правее!

  На всё про всё ровно тридцать пять минут: от первой оче?реди и до блока... как одна секунда, - как вся жизнь...

  Война - это когда война.

  Должностное лицо впервые показалось из брони, когда достигли 'блока' и выгрузили раненных. Что-то мельтешил, пытался руководить...

  А через два дня пришёл:

  - Док, сделай справку о контузии, я тогда орден получу...

  Я не 'сделал'. Он нашёл тех, кто 'сделал'. И орден он получил...

  Но это потом.

  На блоке нас встретили хорошо. Сказали, что нам повезло (всего двое раненых), что здесь без двухсо?тых ещё не бывало. Отправили в столовую, наложили огромные порции каши с тушёнкой и, хотя все голод?ные, не ел никто. Все только пили чай, говорили и много смеялись.

  У некоторых прострелены бушлаты. У одного 'сверчка' портупея на брюках в двух местах, а на нём ни царапины.

  За ночь я проснулся всего два раза. Первый оттого, что в ангаре, где нас разместили, кричал ишак. Вы когда-нибудь слышали, как вопит ишак, ночью, в замкнутом бетоном пространстве?

  Второй раз меня разбудил раненный:

  - Док, док! Мне плохо.

  - Что такое?

  - Болит.

  - Рана? ... Где?

  -Да нет... Я так... Док, я жить буду?

  - Всё пучком, дружок... спи давай.

  А ещё всю ночь шёл бой на соседнем блоке, с него стреляли тоже, но это отдыху не мешало.

  На следующее утро нам в путь.

  Во дворе немая сцена: в углу, образованном высоким бетонным забором и глухой, кирпичной стеной здания, на корточках, под охраной доблестных воинов МВД несколько десятков задержанных в комен?дантский час местных. Все 'призывного' возраста. Поздняя осень, а они все как один, в легких тапочках, типа: 'только что из дому вышел'. Но все 'тапочки' с задниками, к ноге хорошо подогнаны, хочешь бегай, хочешь ползай - не слетят.

  Через место ночного боя мы вернулись в Ханкалу - отвезли своих раненных. Потом долго ждали, ко?гда откроют дорогу через А. Над ним низко летали МИ-24, хотя выстрелов мы не слышали, знали: ждем окончания спецоперации.

  В городе А. только что расстреляли колонну.

  

  P.S.: События эти развернулись в городе Аргун. И спаслись мы тогда в расположении Внутренних войск, том самом куда в девяносто девятом (кажется) протаранив ворота ворвался грузовик со взрывчат?кой и смертником. Здесь тогда погибло более четырех десятков человек. Видел в темноте обелиск, посвя?щенный погибшим.

  И тогда местнослужащие рассказали очень наболевшее четверостишие: Если в небе ходят тучи - Это все А. е..чий. Если в небе нету туч - Все равно А. е..чий.

  Так-то вот.

  

  *

  Одну и ту же палку можно использовать и как орудие труда и как орудие убийства.

  Точно так же можно поступить с любой философией.

  И со всем во?обще.

  

  Журналисты - дилетанты во всём чего касаются, хотя хотят казаться знатоками. Как замполиты в ар?мии.

  И тем и другим отдаются на растерзание неокрепшие умы.

   СОН

  Полевой лагерь. Вокруг война, грязь запах продымлённой, прокисшей одежды. Днём, было время, лег спать... то, что сейчас попытаюсь описать назову происшествием, хотя с традици?онной точки зрения можно назвать просто сном. Но сон удивительный по глубине и реальности на столько, что мне, кажется, позволили 'краем глаза' заглянуть за нашу действительность.

  Вообще сны различны; в моей жизни было несколько снов, в провиденциальную силу которых я верю, а события некоторых из них, уверен, уже свершились на самом деле. Попытаюсь описать только то, что видел без прикрас и комментариев:

  Я на Родине, в одной из бывших провинций Российской империи, на городском кладбище, по-моему, с Иваном.

  Проведали Игоря, пошли домой; вдруг, понимаю: надо вернуться. Один возвращаюсь, но на могиле Игорька чужая фотография, взял её и хочу убрать, вдруг, с удивлением понимаю, что лежит здесь, все-таки, кто-то другой, ставлю портрет на место и вижу: что сам нахожусь в старенькой военной палатке без поднамёта, двери с обеих сторон открыты. В палатке много могил, вдоль прохода (как должны бы распо?лагаться кровати), все солдатские. У памятников лежат вязаные шапочки, ложки, ещё какие-то личные вещи, мне показалось атрибуты именно последних чеченских войн. Я очень удивлён, пытаюсь на таблич?ках прочитать имена, дату смерти, но всё стёрто на немногих лишь цифры: не то 92, не то 96? Удиви?тельно, тем более что независимый Казахстан очень давно ни с кем не воюет. Иду дальше: второй выход старенькой палатки, так же неожиданно открывается в шикарнейший обеденный зал: мраморный дворец с множеством мраморных же столов на одной круглой резной ножке. Очень красиво. Очень просторно и светло. За огромным количеством столов всего несколько человек похожих на родителей и родственников погибших. За ближним, официантка кушает блины. Следом за мной заходит военный (тоже в форме), удивляется, садится за стол. Я же стою пораженный, всю свою жизнь связан с этим городом, знаю каждый уголок и не подозревал даже, что на кладбище есть дворец!? Пытаюсь спросить официантку, что да как, но она испуганно машет в сторону огромной кухни. Иду туда, на встречу, женщина в белом халате (офи?циантка была просто в белой одежде), с тарелкой каши:

  -Вот, Ваша каша.

  Отказываясь, говорю, что каша, по видимому, тому военному. Женщина ставит тарелку перед ним (тот с аппетитом ест) и смотрит на меня удивлённо и вопросительно. Начинаю задавать интересующие меня вопросы, она молча слушает, затем зовёт за собой. Поднимаемся на второй этаж, - тишина, ковры, красивые деревянные двери, основательная мебель, чистота, прохлада. В большом холле, за столом сидят, по-моему, двое мужчин в строгих пиджаках и галстуках,а во главе - женщина в 'деловом' костюме. Они работают. Увидев меня, женщина (невысокая, приятная, лет 35, с короткой, кажется, причёской), тороп?ливо встала и пошла мне на встречу, как бы преграждая дальнейшее моё продвижение в недра этого уч?реждения. При этом она произнесла что-то типа:

  -Нет, нет, не сейчас, у нас нет приёма (или экскурсий?).- Взяв меня под руку, повела в сторону един?ственного (по-моему) окошка. И с теплотой спрашивает, что бы я хотел узнать? Почему-то очень волну?ясь, начал объяснять, что очень хорошо знаю этот город, но ничего подобного этому дворцу, да ещё и на кладбище не видел.

  -В каком году он построен?

  -В 1941.

  -Как так, да ведь тогда ещё нашего города в помине не было!? - В это время она подводит меня к са?мому окну, а с улицы: - Миша! Миша!

  Я чувствуя близость разгадки Тайны, разозлился что кто-то пытается меня отвлечь и... Проснулся. Проснувшись, задумался. Значит, ещё не подошло моё время? А когда подойдет, узнаю? Предупредят ли заранее о МОЁМ СРОКЕ? Неужели ещё когда-нибудь там буду?

  Ну что же, поживём-увидим.

   *

  

  Скоро будем дома. Отдохнём, отмоемся, отожрёмся. Перестанем каждый день слышать о смерти. Пе?рестанем понимать, где друзья и где враги. Будем ссориться по мелочам. Не будем вдыхать полной гру?дью прозрачный холодный воздух. Забудем что такое туман. Перестанем знать какая сейчас луна и не бу?дем каждый день смотреть на звезды...

  И всё-таки война захватывает. Она очищает. К ней привыкаешь. Она снится. По ней тоскуешь. Её не хватает.

  Видать страстная женщина - война...

  

  -Ты что там всё время пишешь?

  -Да так, дневничёк, от безделья.

  -А-а, сегодня страничка, завтра страничка, потом глядишь - книга.

  -Да ну, что ты, какая уж там книга, - я тогда так действительно думал.

  

  И выводились домой мы вертолётами.

  Ассоциируются у меня вертолёты только с хорошим. Лично мне с 'вертушками' везло. Но видел в лесах сожженные останки небесных трудяг; их тоже как живых когда-то любили живые люди...

  

  Какая большая машина, как она летать может, ума не приложу. Но она летает. И эта колоссаль?ная вертушка начнет наш путь домой. Ого, какой ураган от винтов, каждая пылинка бьёт как ка?мень, а их много. Всем спиной и всем сесть? Слушаемся, а то сами сейчас полетим как пылинки. Всё уже, нас здесь почти нет. Взлетаем, вираж над лагерем. ДОМОЙ! Прощай лагерь, прощайте дороги, гигантские газовые факела, зелёнки и белые вершины далёких гор, как будто висящие в сером небе. Мне не хватать вас будет. До свиданья те, кто остаётся. Прощайте те, кто уже не вер?нётся. Простите, если сможете.

  А может, ещё встретимся.

  Может быть со всеми.

  

  Прошли годы, я повзрослел.

  Человек, говорят психологи, так устроен - плохое забывает...

  И не страстная вовсе женщина - война. И не женщина вовсе. И не по ней тоскуешь, а по прожитым с трудностью дням, которые всего дороже.

  

  Р.S.: Спустя столько время, листаю перед окном компьютера свой старенький блокнот. И переживаю всё это заново. За корявыми строчками всплывают люди, пейзажи, подробности. Я не смог долистать свой блокнот до конца - пережить всё это ещё раз. Может быть когда-нибудь потом?

  P.P.S.:А с нашей АП-шкой я, много лет спустя, все-таки встретился. Но это уже совсем другая история.

 

 

© Copyright Савельев Михаил Александрович ( Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.)

с сайта artofwar.ru